Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов

сообщения. И было отчего: три отары овец составляли три четверти всего поголовья «Георгиевой Косы». Положение было катастрофическое. Овцы, как и козы, против ветра не идут. А «Георгиева Коса» – на огромной возвышенности, окружена пропастями, обрывами, весьма опасными для овец.

– Они пошли за ветром, – продолжала Марьяна. – Все чабаны и арбичи уехали с бригадиром Волковым остатнее сено прибирать. Да вы сами велели, Павел Семенович. У отар на пастбище остались арбич Мишка Косоногов – эдакий слюнявый, господи, вылитый отец, – да Матрена Опришникова, да я, да Саша. В обед я ушла домой. У меня ведь их шестеро – один одного меньше. Саша – старшенькая. А когда повисла туча, я кинулась к стойбищу. В дороге меня хватил буран. Я чуть дошла до стойбища. Матрену Опришникову застала в копне сена, а Мишка Косоногов убежал еще засветло домой. Я и туды, и сюды – нет отары, и нет Саши. Как ветром сдуло! А тут эвон какая буря свищет. Эвон какой снег!.. Да что же мне делать-то, господи? Сашенька, Сашенька… – И слезы у Марьяны снова полились в три ручья.

Разбираться в том, кто виноват, что три отары оказались на попечении малолетней Саши, не было времени. Ермолаев по-военному решительный человек. В один миг он был уже в шинели, с ружьем и в папахе, по-зимнему. Я как агроном совхоза не отстал от управляющего. Менее чем через полчаса мы трое – управляющий, старший конюх и я – выехали в трех направлениях в дымящуюся снежным бураном степь.

Подо мною был Гнедик – здоровый широкогрудый мерин. Я выбрал себе путь наиболее тяжелый – в юго-восточном направлении, навстречу ветру. И хватил же я горя в этом юго-восточном!.. Ни зги вокруг. Мокрым снегом забивало глаза, уши, ноздри, рот – ни дышать и ни видеть. На лбу образовалась ледяная корка. Я то и дело снимал этот ледяной панцирь. Откуда мело такую пропасть снега? От неба ли к земле или от земли к небу? Все крутилось, взвихривалось и выло на разные лады.

Ехал я долго. Но куда? Я даже не был уверен в том, что продолжаю свой путь в юго-восточном направлении. Что можно увидеть и как определиться, если непроглядная воющая мгла скрыла даже уши моего мерина? Только одна надежда, что я могу случайно натолкнуться на отару, руководила мною. А о том, чтобы что-то рассмотреть или услышать голос Саши, я и не мечтал. На сопках «Георгиевой Косы» хозяином был в эту ночь буран.

2

Сколько я ехал, не знаю, вдруг чувствую, падаю. Куда? Бог весть! Вылетел я из седла, грохнулся оземь и стремительно покатился куда-то вниз. Где мой Гнедик остался – я и понятия не имел.

Оказался я в каком-то огромном логу. С первых шагов в одну сторону натолкнулся на отвесную крутизну. И в другую сторону то же самое. Я пошел вдоль по логу. Спотыкался, падал, налетал на камни и на невидимые во мгле деревья. А буря, страшная буря, выла где-то вверху и кидала в лог охапки снега.

Шел, шел – нет Гнедика. Бесследно исчезла лошадь. Я повернул в другую сторону, вниз по логу. Шел еще с полчаса, но Гнедика так и не нашел. Для меня как гостя на ферме потерять лошадь было весьма неприятно. И я злился, ругал себя, а поделать ничего не мог.

В лог намело такие огромные сугробы мокрого снега, что я пробивался вперед грудью, утопая в снегу выше пояса. Так шел я до тех пор, пока не упал от усталости. А ночевать в снегу опасно. Под утро ударит мороз, и тут тебе конец – окоченеешь. С трудом я выбрался в степь, разыскал стог сена, окопался и уснул сразу же мертвым сном.

Утро настало, как и минувшая ночь, буранное.

К обеду я вышел на ферму. Мой широкогрудый Гнедик спокойно поедал овес в конюшне.

– Ну как, живы? – спросил меня скуластый, в легкой тужурке, конюх. – Только Ермолаев приехал на лошади, а я и вы вот – пешие. И у меня такая же оказия. Ехал, все ничего, и вдруг, на тебе, – свалился куда-то к лешему. Малость плечо пришиб. И какая же дурная природа у нас в Сибири! Вчера такой славный день был и вдруг – завыло, загудело. Эвон как метет этот окаянный снег. А Саши нет, и овец нет. Беда! – И конюх сокрушенно покачал головой.

Саши нет. И овец нет.

Ермолаева я встретил, злого и угрюмого, в конторе фермы. Припадая на левую, укороченную ранением ногу, в шинели внакидку, с воспаленными, красными глазами, он вел разговор с Мишей Косоноговым и Матреной Опришниковой. Миша, черномазый, смахивающий на цыгана, в брезентовой куртке, высокий парень лет восемнадцати, потупя голову, молча слушал выговоры управляющего. Матрена, жилистая пожилая женщина, стриженая, черноволосая, в грязной кофте с масляными пятнами на груди и на подоле серой юбки, огрызалась:

– А што я? Пропадать мне, што ль? – спрашивала она. – Как дунуло, как дунуло – с ног сшибло! Тут и овцы затабунились. Бараны вдарились туды (показала рукой) – и не удержишь. Ежели б мужики были под эту руку, тогда другое дело.

Взгляд Матрены, устремленный на мужиков, просил о поддержке. Чабаны – Максим Опришников, Иван Сулин и Матвей Горин, седеющий человек лет сорока пяти, отец Саши, – не ответили на просящий взгляд Матрены.

– А Саша, как Саша могла пойти с овцами? – строго говорил Ермолаев. – Почему она не залезла в сено? Или ей в буране не холодно? Да сколько лет Саше? Двенадцать? В три раза моложе тебя и в три раза честнее. Да как же можно так жить? И ты!.. – обратился Ермолаев к Мише Косоногову. – Этакий верзила, под самый потолок вымахал. Двухпудовыми гирями балуешься, а в буре дрогнул? Ты просился послать тебя на курсы бригадиров. А что бы ты делал бригадиром? – Ермолаев все более распалялся. – За гибель овец и Саши будете отвечать перед судом! Три отары овец, шутка сказать! В них вся наша новая пятилетка! Да о чем вы думали там, на стойбище? Я спрашиваю: о чем вы думали?

Матрена всхлипывала, вытирала мокрый толстый нос концом головного платка. Косоногов, уронив всклокоченную голову на грудь, напряженно думал: пропала Саша с отарами или не пропала?

Чабаны, молчавшие, тяжелые, каждый по-своему размышляли о том: где могли быть овцы и Саша? Им памятен 1933 год. Так же осенью, в октябре, у двух чабанов угнало бураном две отары. Из четырех тысяч голов овец в живых осталось тогда только около пятисот. Овцеводческий совхоз после такой катастрофы за пять лет еле успел восстановить поголовье в прежних цифрах.

И вот прошло двенадцать лет, и снова стихия наносит страшный удар, – под угрозой гибели на этот раз три отары первоклассных мериносов. А на языке овцеводов это