Рашид Кешоков - По следам Карабаира Кольцо старого шейха

—  Фамилия, имя, отчество, возраст?

—  Васюкова, Галина Юрьевна. Двадцать семь лет.

—  Семейное положение?

—  Я не замужем.

—  Предупреждаю вас, гражданка Васюкова, что за дачу заведомо ложных показаний и попытку скрыть известную вам истину вы можете быть осуждены по статье девяносто пя­той на два года лишения свободы. Подпишите вот здесь, что вас ознакомили с этой статьей.

Она подписала молча, все так же пряча лицо и ни на кого не глядя.

— Вам знаком этот документ? — Шукаев протянул ей уже порядком измятый протокол допроса Итляшева.

Она бросила взгляд на бумагу и тотчас же снова спря­тала глаза. Кстати, и Жунид заметил это только теперь, гла­за у нее были красивые и выразительные. Природа обычно не обделяет человека одновременно во всем. Глаза были тем­но-карие, с золотистым отливом. И очень большие.

—  Да. Знакома.

—  Вы выкрали его из папки с материалами дела об убий­стве кассира и охранника Шахарской прядильной фабрики? Вы будете это отрицать?

—  Нет, не буду. Я взяла его.

Жунид заметил, как на светло-бежевую полотняную юбку ее упала капля, оставив темное пятнышко. Потом вторая.

— Не плачьте, девушка,— сказал Денгизов.— Слезами не поможешь. Наломали дров — надо и ответ держать.

Слезы из глаз Васюковой закапали чаще.

—  Зачем вы взяли документ? Кто приказал вам? И для какой надобности? — голос Жунида зазвучал еще жестче. Даже Денгизов, видимо, несколько удивленный, приподнял брови, но тут же опустил их и больше не вмешивался в до­прос.

—  Отвечайте!

Вот теперь она разревелась окончательно. Еще больше согнулась, спрятав лицо в коленях и зарыдала чуть ли не в голос. Худые плечи ее мелко вздрагивали.

Шукаев налил в стакан воды, обошел стол и мягко тро­нул ее за плечо.

— Перестаньте. И выпейте, пожалуйста. Вам сразу ста­нет легче,— он сказал это спокойно, без нажима, даже с участием.

Она еще пошмыгала носом, вытерла лицо носовым плат­ком и, стуча зубами о край стакана, отпила несколько глот­ков.

Шукаев сел на свое место.

— А теперь — рассказывайте. Без слез и истерики. Я специально на вас накричал вначале: вам нужна была разряд­ка. Вы уж простите. И давайте поговорим откровенно. По­верьте, так будет лучше и для вас, и для нас. Вы совершили тяжкое преступление, стали пособницей уголовников, убийц, если хотите... Да-да,— уловил он ее недоверчивый протесту­ющий жест.— Убийц. Поэтому не ухудшайте своего положе­ния. Ну, как? Сами будете рассказывать, или задавать вам вопросы?

Она приложила платок к глазам, опять всхлипнула и сказала:

—  Я... сама.

—  Вот и отлично. Мы вас слушаем...

Исповедь была долгой. Многое в ней не относилось к делу, к тому же Васюкова часто прерывала свой рассказ и плакала — уже не оттого, что сидела здесь, на допросе, как преступница, а оттого, что жалела себя, вспоминая свою жизнь, такую неудавшуюся, нескладную и несчастную.

Но никто из них не останавливал, не перебивал ее.

Выросла Галя Васюкова здесь, в Черкесске, в семье че­ловека, которого она стыдилась. Отец ее, в прошлом водопро­водчик, изрядно пил, и поиски длинного рубля привели его в трест городского благоустройства, в обоз ассенизаторов, которым хорошо платили. Кроме того,— работали они ночью, что тоже устраивало ее отца, опускавшегося все ниже и ниже. Запасшись бутылкой, двумя, он со своими подручными отправ­лялся на службу, когда улицы обезлюдевали и можно было, не таясь и не прячась, тянуть прямо из горлышка, оправды­вая себя необходимостью заглушить тот «чижолый» дух, ко­торый повсюду сопутствовал его новому ремеслу.

Возвращаясь поздно домой, уже вдребезги пьяный, он будил мать, скандалил и частенько пускал в ход кулаки. Доставалось и маленькой Гале.

После смерти матери, умершей от туберкулеза, он запил еще сильнее и однажды зимней ночью замерз возле своей бочки.

Галю соседи определили в детдом.

Слабенькая, худая и некрасивая, она вскоре стала ми­шенью для насмешек со стороны безжалостных в таких слу­чаях мальчишек, а с девчонками тоже не сошлась, будучи по характеру молчаливой и нелюдимой.

Закончив в детдоме школу, Васюкова поступила в тех­никум, но не окончила его — жить на стипендию было не­легко в те годы — и ее взяли секретарем, поскольку она немного умела печатать на машинке. Научил ее этому нехит­рому делу собиравшийся на пенсию старик, много лет про­работавший в канцелярии техникума.

В управление она попала три года тому назад по направ­лению обкома комсомола, где тоже работала машинисткой после окончания специальных трехмесячных курсов...

Васюкова говорила сбивчиво, не очень связно, но быст­ро, боясь, что ее перебьют, не дадут сказать всего, что она, по-видимому, еще никому не рассказывала. Она забыла про свой скомканный мокрый платочек, он лежал у нее на коле­нях, перестала прятать лицо, и ее большущие влажные гла­за смотрели в упор на Жунида, словно, кроме него, в каби­нете никого не было, но — он мог поклясться в этом — не видели и его, обращенные сейчас в прошлое.

С Рахманом Бекбоевым она познакомилась в кинотеат­ре. Их места были рядом. Он заговорил с ней еще до начала сеанса тем покровительственно-небрежным донжуанским то­ном, к какому мужчины часто прибегают в подобных положе­ниях, а когда узнал, что она работает в управлении НКВД, стал заметно вежливее и заинтересованнее расспрашивать о ее житье-бытье.

Гале тогда было двадцать пять, жила она одиноко, без друзей и близких, на частной квартире. Не было у нее под­руг, не было молодого человека, как у ее сверстниц. Детдо­мовские ее однокашницы поразъехались или вышли замуж, и связи с ними окончательно оборвались. Она считала себя человеком неудавшимся, никому не нужным, обиженным, обойденным судьбой.

Отвлекалась от своих невеселых мыслей Галя только за книгой — у хозяйки ее сохранилась старая библиотека, со­стоявшая главным образом из сочинений сердцещипатель­ных — бульварных романов, дешевеньких выпусков начала века, вроде «Лидии, дочери графини-нищей». Чтение это, весьма низкопробного свойства, о чем Галина, разумеется, не подозревала, настраивало ее на ложноромантический лад, и она, отложив книжку, любила, закрыв глаза, мечтать, рисуя себе сильного мужественного героя, тоже преследуемого — неважно кем или чем — фортуной или законом, человека, ко­торого она пригреет и утешит в его гордом одиночестве.

В рассказе Васюковой все это выглядело несколько ина­че, но Шукаев давно научился отделять плевелы от пшени­цы в показаниях тех людей, которых ему приходилось допра­шивать, особенно, если он чувствовал и понимал, к какому психологическому типу относится тот или другой из них.

Рахман, несмотря на то, что он был старше Галины поч­ти на пятнадцать лет, произвел на нее впечатление именно такого гонимого, отверженного судьбой и людьми человека. Он рассказал ей историю, которая повергла ее в трепет — о своих родителях, принадлежавших к преступной среде. Он рассказал ей, что родился в тюрьме, где он жил до трехлет­него возраста, потом был определен в детдом, откуда бежал лет десяти от роду. Потом — кража хлеба — он умирал с го­лоду — и колония для малолетних нарушителей законопоряд-ка. Там ему изуродовали ухо. Словом, в легенде Одноухого Тау, чью проницательность и знание женской натуры Шука­ев оценил по достоинству, слушая Васюкову, было все, что требовалось именно в этом случае — заброшенное несчаст­ное детство, несправедливость и тоска по участию.

Нечего и говорить, что Галя вскоре стала его любовни­цей. Поначалу миф о Рахмане, поведанный им самим, как-то помогал ей переносить его грубости, а потом и измены, по­могал ей верить тем фактам и случайным открытиям, кото­рые она делала, общаясь с ним, и которые никак не согласо­вывались с ее прежним о нем представлением.

В конце концов она сначала заподозрила его в нечест­ном образе жизни, а позднее и убедилась в этом, но было уже поздно: Рахман полностью завладел ею.

Даже Улита Щеголева, якобы двоюродная сестра жены его погибшего друга, не поколебала слепой преданности Га­лины Васюковой к Рахману Бекбоеву. Она догадывалась, что с Улитой отношения у него далеко не родственные, устраи­вала ему сцены ревности, наталкиваясь на прямые оскорбле­ния с его стороны, но и это ничего уже не могло изменить.

Она тысячу раз умирала от страха, когда заглядывала в служебные бумаги, чтобы по требованию своего властелина передать затем ему их содержание, но делала это; она вся обливалась холодным потом, когда по его приказу решилась стащить из приемной бюро техэкспертизы платок Зафесова, но не остановилась и на этом, став в конце концов самой настоящей шпионкой в управлении и даже рискнув забраться в комнату Шукаева и выкрасть из папок с делами два документа.

Да, она преступница.

Она это знает, и ни на что не надеется.