Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев

близко и в лицо знал по долгим месяцам жизни в трущобах около старой Тель-Авивской автобусной станции. Но это новое одиночество среди людей, перед людьми, это крушение иллюзий солидарности в протесте и солидарности в свободе – в тот вечер оно показалось Мите еще более острым, еще более кровоточащим, чем одиночество падения.

Митя вернулся к себе, выпил еще и около часу ночи почему-то позвонил Нете, которую не видел довольно давно; как ни странно, она сразу же откликнулась. Они встретились в маленьком пабе на улице Шамай; было довольно поздно, почти безлюдно, уже разошлись и музыканты; было видно, что скоро паб начнут закрывать.

– У меня умерла двоюродная сестра, – начал он, почему-то вот так сразу, наотмашь, сказав ей то, что не мог выговорить никому из друзей более позднего времени.

– Она была тебе очень дорога, – утвердительно ответила Нета.

Нета заказала два коктейля, в которых было намешано несколько сортов алкоголя, вероятно не самого лучшего. Митя ждал, что она спросит от чего, но она не спросила. За стойкой, уставившись в беззвучный экран телевизора, сидел усталый бармен. В динамиках играл какой-то незнакомый гранж.

Потом их все-таки выставили, и паб закрылся. На улице было совсем холодно. Нета обняла его.

– Ладно, – сказала она, – держись. Хочешь, я довезу тебя до общежития? Только не приставай ко мне сегодня.

Митя согласился.

« 6 »

Отправку Полиного тела в Москву ее отец организовал чрезвычайно быстро. Обычно трупы, найденные при подобных обстоятельствах, отправляли в институт судебной медицины Абу Кабир, но для Полиного тела явно сделали исключение. Если и раньше говорили, что Евгений Ильич и его люди известны точностью и эффективностью, то теперь Митя получил вполне вещественное подтверждение того, что это действительно так. На следующее утро, где-то в начале седьмого, в Митину комнату не очень громко, но очень отчетливо постучали.

– Потом, – прокричал Митя сквозь сон, то ли еще полупьяный, то ли уже полубодунный.

Ему никто не ответил, просто постучали снова, еще более отчетливо и резко. Он открыл. В комнату вошли двое, в костюмах, но без галстуков, широкие в плечах, значительно выше его ростом, относительно гладко выбритые. «Хорошо, что нет соседа по комнате», – почему-то подумал Митя. Он беспомощно стоял посреди своей потрепанной общажной комнаты.

– Доброе утро, – сказал один из них. – Ты Дмитрий?

Все так же молча указали ему на кровать; он растерянно сел. Из-за письменных столов они выдвинули оба находившихся в комнате стула, поставили их на противоположной стороне комнаты, сели. Один из них вынул из портфеля блокнот и диктофон, передал диктофон второму.

– Рассказывай, – сказал первый.

– Вообще-то я привык, что ко мне обращаются на «вы», – ответил Митя.

– Это мы еще увидим, будут ли к тебе вообще как-нибудь… – начал второй, но тот, который в их ничем не обозначенной, но очень ясной иерархии был главным, жестом прервал его.

– Евгений Ильич просил рассказать все подробно, – сказал он.

И Митя, постепенно трезвея, все рассказал. Все, кроме того, что Поля думала, чувствовала и говорила. Теперь это вообще не касалось ни одного человека. Да и не были они людьми. Если они чем и были, то только неожиданно материализовавшимися призраками того дальнего беспросветного ужаса, который опустился на Россию вслед за питавшейся им оккупационной властью.

– И что теперь с ней будет? – спросил он.

– Тело мы заберем, – ответил главный. – Коллеги уже за ним поехали.

– Когда можно будет с ней попрощаться?

– Евгений Ильич ничего про это не сказал.

– Но у нее здесь родственники, – возразил Митя, стараясь быть как можно более убедительным. – И у нее здесь было очень много друзей.

«Какой же я ничтожный лжец», – бессильно подумал он.

– Вы можете позвонить Евгению Ильичу. Это его дочь, и мы просто исполняем его просьбу.

– Хорошо, – сказал Митя. – Спасибо. Я сейчас позвоню.

Они встали, почти синхронно переставили стулья назад к письменным столам, вышли; Митя запер дверь. Набрал номер Арины.

– Аря, милая, пожалуйста, позвони этому уроду, – сказал он.

– Я ничего не понимаю, – ответила она. – Ты что, пил всю ночь?

– Нет, что ты, мы с Нетой пошли в паб на Шамае и выпили буквально по паре коктейлей. Может быть, чуть больше. Но я правда трезв.

– Кто такая Нета?

– Аря, они хотят забрать в Москву ее тело. Прямо сейчас. Ты их не видела. Сказали, что надо позвонить. Ну этому.

– Полиному отцу?

– Да, – сказал Митя.

– Это его право. Это их ребенок.

– Да нет, я имел в виду просто попрощаться. Ты же ее любила.

– Ладно, позвоню, – ответила Арина. – Хотя мне не кажется, что там есть с кем говорить. Но в третий раз об этом не проси.

Она перезвонила через пять или шесть минут.

– Нет, – сказала она.

Митя молчал.

– Ты знаешь, что я подумала? Просто соберем всех у меня. Хотя с московскими я почти ни с кем толком не знакома. Да и с твоим парадом быдла не сильно. Знаешь что, я позвоню Тамаре Львовне. Она обзвонит московскую родню. И соберемся у нее, если она согласится. А ты обзвони вашу творческую интеллигенцию. Только ведите себя как люди, а не как пьяный скот, обещаешь?

« 7 »

Собрались действительно у Тамары Львовны. Народу было довольно много, знакомых, еще больше незнакомых, многие приходили и уходили. Были и родственники, часть из них Митя никогда не видел, а о многих никогда не слышал. Пришли Полины знакомые по Элефу и по всей этой аморфной иерусалимской тусовке, некоторые пришли уже пьяными, несмотря на то что почти с каждым из них Митя заранее переговорил. Неожиданно много оказалось Левиных приятелей по позднему антисоветскому движению и знакомых самой Тамары Львовны по еврейскому движению и околодиссидентским кругам, уехавших еще в семидесятых. В воздухе висело острое ощущение того, что едва ли не половина из них вообще толком не понимает, о ком же, собственно, идет речь. Лева показывал им фотографии Поли, в детстве, в юности, судя по всему, на даче в Валентиновке, уже в Иерусалиме с фенечками на запястьях; они сокрушенно кивали. Вокруг него и Тамары Львовны кучковались, выражали соболезнования. Кто-то спросил, были ли у Поли внуки и в Израиле ли они. Как ни странно, первыми неловко почувствовали себя элефовские, даже пьяные; кто-то из них попытался догнаться, Митя подходил и просил этого не делать; большинство просто ушли. Активисты семидесятых по привычке громко ругали советскую власть, но потом стали расходиться и они. Поближе к ночи осталось не больше десяти человек, включая Арину, Митю, Леву и саму Тамару Львовну.

Еще до этого, несмотря