Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев

class="p1">– Чем она кололась? – спросила Арина.

– Не знаю. Белым точно. Винтом. Кажется, и черным тоже. Какая разница.

– Я знаю, что вы очень дружили. Мне она тоже всегда нравилась.

– Да, – ответил Митя.

– Ты очень убит?

– Ты помнишь, когда я тогда поехал по трассе в Ебург? Мы ездили с ней вместе. И еще в Коктебель.

– А.

– Надо будет за нее выпить, – зачем-то добавил Митя.

– Конечно, – ответила Арина. – Как только увидимся, сразу же выпьем. Ты позвонил ее родителям?

– Нет. Я только пришел. Позвонил тебе.

– Хочешь сделать это сам?

– Нет, – неожиданно твердо сказал Митя. – Сделай это, если можешь.

– Хорошо. Сейчас им позвоню. А утром еще созвонимся.

– Спасибо. Пока.

– Да не за что. До завтра. Не раскисай там.

Митя перебрался на кровать, лег на спину и долго лежал, уставившись в давно покрашенный грязно-белый потолок. Он пытался вспомнить какие-нибудь эпизоды, картинки с участием Поли, забавные реплики, ее высокомерие, непредсказуемость и лукавое остроумие, но в сознании ничего не всплывало, а перед глазами маячил почти прозрачный грязно покрашенный потолок общежития. Звонить лежа показалось ему неуместным; он вернулся на стул, нашел номер в записной книжке, поднял телефонную трубку и набрал Германию.

– Мама, – сказал он, – Поля умерла.

– Я знаю, – ответила она, – Арина нам уже звонила. Какой ужас. Какой ужасный удар для Жени и Лены. Пережить собственного ребенка.

– Арина им позвонит. Она сказала, что позвонит, – значит, сделает. Скорее всего, уже позвонила.

– Скажи, – спросила его мама с ощутимым напряжением в голосе, – это правда, что она была наркоманкой?

– Зависит от того, что именно ты так называешь.

– Прекрати валять дурака. Она употребляла наркотики?

– Да. Какая теперь разница.

– Какой позор. Девочка из интеллигентной семьи. Что с вами стало. Как Лена и Женя это перенесут. Вот она, страшная чума нашего времени.

– Оставь; может, это и самоубийство.

– С чего бы? – ответила мама. – Москва, музыка, Иняз, папа-миллионер; чего ей не хватало? Это мы здесь ютимся в социальной квартире. А вокруг всякие албанцы. Черномазые, дикие. Все это от пресыщения – и наркотики, и самоубийства.

– Мама, Поля умерла.

– Почему ты повторяешь одно и то же? Мне это не нравится. Она не заразила тебя наркотиками? Ты сейчас чего-нибудь не наглотался? Чем ты вообще занимаешься в свободное время?

– Нет, не заразила.

– Ты мне не врешь?

– Не волнуйся. Я говорю тебе правду.

Митя испытывал почти невыносимое желание на нее заорать. Удержался; мысленно сказал себе тем давним голосом бабушки: «Мы же с севера». Хотя давно уже было непонятно, кто же эти самые «мы». Но тем временем перед глазами мелкой, чуть искрящейся январской пылью пошел снег. Снег падал в кроваво-бурую лужу предсмертной рвоты на плитках грязного пола в трущобах Кирьят-Менахема.

– Позови отца на пару минут, – попросил Митя.

– Здравствуй, – услышал он голос отца. Тот явно присутствовал и при предыдущем разговоре.

– Ты уже говорил с тетей Леной? – зачем-то спросил Митя.

– Еще нет. Позвоню вечером. Арина сказала, что пока позвонит им сама. Надо, чтобы они успели хоть как-то это пережить. Наверное, им надо остаться с этим одним. Потом уже позвоню высказать соболезнования.

– Наверное.

– Арина сказала, что это ты ее нашел.

– Да. Поля два дня не отвечала на звонки. Я решил узнать, что происходит.

– Правильно.

Отец помолчал.

– И как это было?

– Страшно. Очень страшно.

– Наркотики?

– Но ты же уже знаешь.

Отец снова замолчал.

– Что ты мне опять хамишь? – сказал он наконец.

– Ты знаешь… Помнишь, когда я поехал в Новосибирск и ты на меня тогда накричал…

– Помню, конечно.

– Так вот, я тогда проезжал через Москву…

– Потом расскажешь подробнее, хорошо? В смысле при других обстоятельствах. Созвонимся. Давай не будем сейчас занимать линию. Вдруг брат или Лена все-таки захотят позвонить. Надеюсь, что Жене есть на кого оставить бизнес на эти дни. Ты же знаешь, там очень неспокойные времена. Говорят, могут подставить даже самые близкие. И бизнес отжать в минуту.

– Конечно, – ответил Митя. – Договорим в другой раз. Пока.

– Пока.

« 5 »

Он вернулся на кровать, на этот раз бросившись на нее с размаху, грудью вперед, вжался лицом в подушку. Ничто не помогало. Его разрывало от гнева, ярости, отчаяния, бессилия. Митя выскочил из общежития и снова долго куда-то шел, почти бежал, до быстрых звонких ударов сердца, до острой, выворачивающей мышцы боли в ногах. Он обнаружил, что забрел в ультрарелигиозные кварталы. Над кривыми переулками, разбитыми мостовыми, неказистыми трехэтажными домами, закрытыми шифером балконами и черными шляпами редких прохожих горели звезды.

Вернувшись в общежитие, Митя все-таки выпил и поближе к полуночи начал звонить друзьям. «Мы же не такие, как они, – сказал он себе. – Мы же и живем так, как мы живем, чтобы не быть такими, как они». Почему-то сначала он позвонил Зое.

– К тебе сейчас можно? – спросил он.

– Ты что, охренел?

– Разве для тебя это поздно? Я же помню, как ты снимала полкровати и приходила ко мне в три часа ночи.

– А теперь я снимаю комнату в приличном районе.

– И что?

– И я не одна, – довольно истерично отрезала она и бросила трубку.

Похожая история повторилась и с Алексом, Митиным бывшим соседом по комнате в общежитии.

– Совсем ужрался? – с некоторым удивлением спросил тот. – Ты вообще помнишь, что у меня грудной ребенок и мне завтра на работу?

И тут Митя вспомнил про крышу. Он пересек два ряда бараков общежития, миновал еще несколько и вышел к искомому. Вылез на крышу. Но было холодно, и крыша была пуста. Спустился вниз и постучался в комнату к Анечкам. Одной из них не было, но вторая откликнулась.

– Ты знаешь, что уже полпервого ночи? – спросила она, отпирая дверь изнутри и возвращаясь в постель. – А если бы я уже спала?

Одеться она, видимо, поленилась или не сочла необходимым.

– Но ты же не спишь?

– У меня завтра экзамен середины семестра. Я уже несколько дней только этим и занимаюсь.

– У меня неприятности.

– Ну ладно, тогда садись.

Митя сел на стул напротив кровати. Аня приподняла подушку, прислонила ее к стене и уселась в постели; простыня упала, и оголилась грудь.

– Существует почти универсальный рецепт, – продолжила она, когда Митя сел тоже. – Представь себе самое скверное, что может произойти. Видишь, это уже не так пугает. Пугает неопределенность. А так максимум пересдашь еще раз.

– Слушай, я не про пересдать. Сейчас тебе расскажу.

– Дай поспать, а? – устало ответила она. – В подробностях расскажешь послезавтра. А сейчас мне надо поспать. Из-за этого долбаного экзамена я уже третью ночь нормально не сплю. Зубрю, как последняя дура. Пока спрашивай себя, что наихудшее может из этого произойти, и старайся расслаблять тело. Сначала мышцы на ногах, потом на руках, потом мышцы шеи. Это, в принципе, йоговское и очень помогает. А чужого негатива мне сейчас не надо. После экзамена.

Это было не тем одиночеством утраты всего, одиночеством нищеты, безлюдья и безнадежности, которое он уже так