Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи

что-то сказал на своем языке. Его никто не понял. Тогда офицер вытащил из кармана горсть конфет, подошел к мальчишке, торговавшему жареным арахисом, и протянул ему конфеты. Мальчишка юркнул за спины зрителей. Это взбесило офицера. Он швырнул конфеты в толпу, потом угрожающе потряс кулаком, что-то пробормотал и, гремя саблей, скрылся в ресторане.

На противоположной стороне улицы какой-то парнишка, хохоча, рассказывал сестре об этом происшествии.

— Вот это да, Ан! Как он его, этого французского петуха, съездил по морде!

— Хватит болтать, Сон. Идем лучше отсюда, если не хочешь нарваться на неприятности.

Они смешались с толпой, но по дороге Сон продолжал оживленно комментировать происшествие.

XII

Снова наступила осень. Свист ветра разбудил Ты в его комнатушке под самой крышей. Скоро начнет светать. Да, примчались осенние, холодные ветры. Они проникали в комнату, заставляя Ты поеживаться.

Ветер, завывая, гнал по улице сухую листву. Отчетливо слышался стук оконной рамы в соседнем доме. Откуда-то издалека донесся плач ребенка, но тут же умолк, оборванный ветром.

Да, скоро рассвет. Вот уже стучит тачка дворника, сейчас он возьмет метлу, лопату и начнет подметать. Скоро послышится знакомый крик: «Че-о-о-рный кофе! Кому черный кофе?» Каждое утро, в четыре часа, на угол приходил продавец кофе со своей «закусочной» на коромыслах. Через некоторое время вокруг «закусочной» рассаживалось несколько человек — какой-нибудь рикша, лотошник, гулящая девка, рабочий — по дороге на утреннюю смену... И примерно в это же время раздавался стук сандалий Бить, которая возвращалась из публичного дома. Она осторожно, на цыпочках подходила к дому и тихонько стучала в дверь. Потом долго молча ждала, когда сестра откроет дверь. Иногда она простаивала по полчаса — младшая сестра спала крепко. Казалось, шум ветра заглушил все другие звуки. Итак, снова наступает осень. Ветер носится по ночному городу, словно задался целью разбудить город, погруженный в глубокий сон. Вставай! Вставай! Пришла осень!..

«Че-о-орный кофе!» — донесся до Ты голос старика с улицы. Как хочется погреться в эту ветреную ночь возле желтого огня! Ты вскочил, принес маленькую печурку, несколько полешек, разжег огонь и поставил чайник. Скоро в печурке заплясало жаркое пламя. Ему стало как будто бы не так одиноко: огонь — это ведь друг. Сколько ночей прокоротал Ты вот так же, как сегодня. Он достал незаконченное полотно, прислонил к ножке топчана, поближе к огню, и стал внимательно его разглядывать. На картине была изображена ваза с цветами, крупными темно-золотистыми хризантемами, похожими на огненные факелы. Ваза была лишь набросана, многие места на ней даже еще не закрашены. Картину эту Ты начал писать еще в прошлом году, осенью. Многие интересовались, почему он бросил ее писать. Достань где-нибудь несколько хризантем, воткни в вазу и закончи наконец! Но он только смеялся. Что им ответить? Он не мог закончить свою картину потому, что живой огонь этих цветов, который он увидел однажды осенью, погас. И сколько потом он ни смотрел на другие хризантемы, он так и не увидел этого огня. Так картина и осталась незаконченной...

По-настоящему люди могут писать только тогда, когда испытывают какой-то душевный подъем, когда сам процесс творчества рождает радость. Так размышлял Ты, сидя у печурки. Когда на душе тоскливо, лучше не браться за кисть. Грусть убивает трепетный огонь творчества. В самом ощущении жизни заложена радость. Ну а если тебе не хочется жить, откуда же взяться вдохновению? Когда душа мертва, мертва кисть, и все тогда стынет в мертвой неподвижности...

Ты снова взглянул на свои пламенеющие хризантемы. Может быть, сегодня он их закончит? Ты почувствовал, что нарождающийся день станет днем увлеченного труда. Радоваться — так радоваться по-настоящему, и работать так, чтобы и спины не разогнуть!

Ты всегда работал самозабвенно. Над каждой картиной он трудился не покладая рук, переделывал ее по многу раз, словно с чем-то боролся. Интересно, писалось ли кому-нибудь легко? У Ты бывали моменты, когда он писал очень быстро, но эти счастливые мгновения приходили после долгих часов напряженного труда, он как бы высекал огонь. И вот приходил момент, когда этот творческий огонь загорался. Тогда картина словно сама рождалась на полотне. Но большей частью время уходило на мучительные поиски, на высекание огня, а огонь все не загорался, лишь чадил во мгле. И так изо дня в день, из месяца в месяц безжалостно растрачивал он свои силы, свою молодость, лучшие годы жизни. И все не было времени найти свою подругу, свою любовь. Тем более что он был беден, неуклюж и не умел красиво говорить. В его жизни была лишь одна девушка — Фыонг. Но это было давно, около десяти лет назад, и его любовь так и не успела расцвести. Фыонг была дочерью богатых родителей и пошла за тем, кто посулил ей беззаботную жизнь, она и не подозревала, что растоптала искреннее и глубокое чувство юноши.

С тех пор Ты думал лишь о своей работе. Каждый день был борьбой за кусок хлеба, за тюбик красок. А когда ему удавалось написать что-то интересное, милую сердцу картину, тут же приходилось продавать, и он не знал даже, вывесили ее где-нибудь или сунули в угол, где она пылится и по сей день. Часто по ночам, после утомительного труда, он лежал без сна, думал о своей работе, о жизни, и все начинало путаться у него в голове. Больше всего его страшила мысль, что он вдруг не сможет больше писать или станет писать по шаблону, в угоду моде. Это было бы равносильно смерти, хотя, может быть, тогда у него было бы все: и вилла, и деньги, и женщины. Как у Тхань Тунга.

Чайник давно вскипел. Рассвет еще не наступил, но мерцавшие в окне звезды заметно побледнели. Темнота стала как будто прозрачней. По-прежнему завывал ветер, но уже слышно было, как просыпается город, рождая тысячи звуков приближающегося утра. Вот раздался одинокий стук деревянных сандалий, вот прошуршали по асфальту резиновые шины рикши, где-то у колонки зашумела струя воды, издалека донесся паровозный свисток... Видно, утро сегодня будет ясное. Сухой свежий воздух натянул кожу на лице Ты. Утра ранней осенью прозрачны, как хрусталь, и обидно сидеть в четырех стенах в такой чудный день. Ты снова кинул взгляд на мольберт. Почему он всю жизнь создает себе трудности? Ведь еще ни разу как следует он не отдыхал. Погулять бы несколько дней! Ни о чем не думать, просто бродить без цели в свое удовольствие и глазеть на мир... А он — нет, он