Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 1

— Вам видней, вашбродь! Резать так резать. А позвольте спросить, каков поручик наш, Небольсин Александр Николаевич?

— Это что, твой ротный?

— Так точно, полуротный, — тревожно глядя на врача, объяснил Санька.

— Да. Кажется, был у меня такой, а может быть, это на другом пункте. Нас ведь, братец, здесь двенадцать докторов работает. Обожди, мы тебе сейчас отнимем палец, а потом и узнаем о поручике.

Врач посмотрел на палец, перевел взгляд на унтера и тихо спросил:

— Хватит силы, ежели прожгу тебе рану? Предупреждаю, будет больно, зато наверняка сохраним ладонь.

— Как изволите, вашбродь, делайте, что лучше, а насчет боли, — Санька усмехнулся и махнул рукой, — за двадцать пять лет действительной службы я, вашбродь, нахватался всего — от пуль и до «зеленой улицы».

Врач со вниманием посмотрел на старого солдата.

— Садись сюда, старина, да крепись и не дергай рукой. Если станет невмоготу, крикни.

— Ничего, вашбродь, стерплю. Делайте дело!

Врач облил водкой запекшийся обрубок пальца и насыпал на стол горстку пороха.

— Суй сюда палец.

Унтер вложил остаток большого пальца в порох, врач поднес лучину к пороху, и он, зашипев, вспыхнул ярким огнем и погас.

— Больно? — участливо спросил врач невозмутимо сидевшего Саньку.

— Малость есть, так точно! — ответил унтер.

— А теперь держись, начнем самое главное, — сказал врач и мигнул двум солдатам в белых, запачканных кровью халатах. Солдаты стали по сторонам Елохина.

— Не надо, ребята, выдюжу. Вы уж стойте себе по сторонам на всякий случай, — опуская на стол руку, сказал Санька.

Операция началась.

— Непостижимое чудо! Я до сих пор не могу понять его… Семь тысяч наголову разгромили персидского левиафана! — не скрывал своего восхищения Паскевич.

— И громили так, как могут бить только кавказские войска, — с нескрываемой гордостью произнес Симонич.

Он лежал возле Паскевича, нога его была забинтована, фельдшер только что перевязал его, и полковник с высоты Зазал-Арха озирал кровавое поле битвы.

— Когда Петр Великий победил в ночной атаке возле Шлиссельбурга и овладел двумя шведскими фрегатами, он велел выбить медали с надписью «И небывалое — бывает». Точно такую медаль следовало выбить и теперь, — сказал Сухтелен.

— Именно так. Я напишу о сем его величеству, — ответил Паскевич.

Сумерки сгущались.

Утро давно уже наступило, а подсчет трофеев все не был окончен. То далеко ускакавшие при погоне за персами драгуны волокли подобранную где-то за двадцать верст пушку, то грузины гнали новую партию пленных, то жители окрестных деревень доставляли одиночных сарбазов, пытавшихся спрятаться в садах или оврагах Елизаветполя. В числе таких пленных они приволокли на веревке и Угурлу-хана, того самого, который был привезен Аббасом-Мирзой из Тавриза и назначен правителем всего Ганджинского ханства. Угурлу-хана жители нашли где-то в кустах. Обобрав своего «правителя», они его основательно избили и в одних подштанниках, накинув ему на шею веревку, приволокли к Паскевичу.

Хан, под глазом которого сиял здоровенный синяк, дрожа от страха, умоляюще глядел на генерала.

Паскевич с брезгливым удивлением выслушал его невнятный лепет и приказал одеть и отправить его в Тифлис.

Среди убитых и пленных уже опознали двух генералов, четырех полковников, двух вождей племен.

— Победа полная и блистательная! Его высочество Аббас-Мирза растворился в воздухе… — слезая с коня и разминая усталые ноги, сказал Мадатов. — Я, ваше высокопревосходительство, не спал ночь, все гнался за ним, но, — Мадатов развел руками, — догнать знаменитого иранского льва оказалось не под силу. Он, наверное, уже удрал за границу.

Мадатов был прав. Минуя Шушу, где находился Реут, Аббас-Мирза ринулся прямо к Араксу и уже на третий день после своего разгрома перешел через Худаферинский мост. Спустя еще два дня ни одного иранского солдата уже не было на русской территории.

Карабах, Ганджа, Шамшадиль и все ранее возмутившиеся провинции с покорностью и страхом вновь признали русское подданство.

Блистательная победа была воспринята царем как божье благословение в дни его коронации. Не прошло еще года с того дня, как царские пушки на Сенатской площади раздавили восстание, и Николаю особенно была нужна победа над внешним врагом. Донесения Ермолова, курьеры с Кавказа и письма Паскевича привели царя в восторг.

— Вот что значит послать на театр военных действий настоящего, боевого генерала, а не фрондера и якобинца, — улыбнулся Нессельроде, когда Дибич с сияющей верноподданнической улыбкой, почтительно и вместе с тем восторженно доложил царю о победе.

— Да-а, Иван Федорович — мой друг и отец-командир[120] не подвел. Как вели себя войска и генералы?

— Генерал Паскевич в восторге от них, хотя и не скрывает своего удивления. Вот представления к награде.

Николай мельком глянул на большой список представления к наградам и быстро подписал его.

— Не жалеть наград. Это счастливое предзнаменование, это божий перст, благословляющий начало нашего царствования, — сказал он.

Бенкендорф, Дибич, Нессельроде, Чернышев и Строганов, стоявшие вокруг, почтительно склонили головы, делая вид, что и не помнят о том, что началом царствования Николая было 14 декабря и казни декабристов.

Победители были щедро награждены за елизаветпольскую победу.

Император Николай пожаловал Паскевичу золотую саблю, усыпанную брильянтами, с надписью «За поражение персиян под Елизаветполем».

Князь Мадатов получил чин генерал-лейтенанта и также саблю, усыпанную брильянтами, с надписью: «За храбрость». Это была вторая брильянтовая сабля; первую он получил еще в 1813 году в чине полковника.

Вельяминов — орден святого Георгия 3-й степени.

Георгия 4-й степени царь пожаловал полковникам Шабельскому и Симоничу и ряду отличившихся офицеров, среди которых был и Небольсин, одновременно произведенный в штабс-капитаны.

Только Ермолов не получил ничего, кроме «монаршего благоволения», выраженного ему в письме Николаем.

Три человека, различных по своему положению и национальности, присутствовавших при Елизаветпольском сражении, так определили причины поражения персиян.

«Леность военачальников, хвастовство и неспособность Аббаса-Мирзы, недооценка им отличных боевых качеств русских солдат, и в особенности генералов Ермолова и Мадатова, привели к тому, что почти пятидесятитысячная отборная, хорошо экипированная, снабженная обильной артиллерией и неплохо сражавшаяся иранская армия была наголову разгромлена впятеро меньшим по количеству, но отлично обученным, спаянным дисциплиной и отвагой русским отрядом, которым управляли прославленные генералы Отечественной войны», —

писал в «Таймсе» вскоре вернувшийся в Англию Олсон.

«Войска персов, и в особенности пехота, отлично вели себя на поле боя, умело маневрируя под огнем, смело идя «на штык», не боясь рукопашной, и если бы ими командовали хорошие офицеры, управляли сведущие в военном деле генералы, а главноначальствующий был не бездельник и невежда принц Аббас-Мирза, а хотя бы средней руки военачальник, то исход этого сражения был бы неизвестен…» —

так сообщал об этом сражении Дибичу Паскевич.

«Когда наши непобедимые в бою и страшные в своем гневе железоеды и храбрецы, сарбазы, пошли в сокрушительную атаку на грязных собак-русских, его высочество, брат солнца, племянник луны, существо, держащее весь мир в своих руках, могучий в бою и ужасный в гневе, лев Ирана, валиагд Аббас-Мирза, чтобы лучше видеть, как его железоеды станут сокрушать хребты и головы несчастных русских, сошел со своего драгоценного кресла.

Не видя обожаемого и любимого своего вождя на прежнем месте, храбрые сарбазы содрогнулись. Они подумали, что, может быть, бомба из проклятых пушек русских свиноедов поразила валиагда. Скорбь охватила их сердца, и на минуту они сокрушились, чем и воспользовались собаки-русские и со свиным хрюканьем «ура» ударили в штыки на наших несколько опешивших сарбазов.

Чтоб показать, что он невредим и жив, и тем поднять дух и отвагу своих железоедов, его высочество, великий сокрушитель неверных, тень пророка на земле, валиагд Аббас-Мирза вскочил на своего быстроходного аргамака и понесся с саблей наголо к воюющим… но неблагородное животное споткнулось, и брат солнца, племянник луны, тень пророка на земле, его высочество Аббас-Мирза перенес свою высокую особу с высоты седла наземь, чем и воспользовались проклятые гяуры-русские и, накинувшись на наших сарбазов, стали беспощадно колоть их, поэтому бой окончился не совсем в нашу пользу…» —

писал придворный историограф и летописец Гасан-Кули-Тебризи, сопутствовавший в походе на Грузию Аббасу-Мирзе.