Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 1

С той поры как Паскевич самоустранился, Мадатов уже не страшился за судьбу сражения. Армянские сотни, ординарцы, адъютанты и солдаты-батарейцы, окружавшие его, с радостным изумлением смотрели на генерала, в грохоте и хаосе генеральной битвы державшего себя, как обычно, весело и непринужденно. Его спокойствие и уверенность передавались им. К Мадатову поминутно подъезжали ординарцы с донесениями. Он знал о смерти Грекова и других боевых офицеров. Он видел ожесточение боя и исключительное напряжение своих войск, но он, понимая русского солдата, верил, что победа все равно, как бы ни был тяжел бой, останется за его полками. И он уверенно управлял всем сложным механизмом боя. Когда драгуны Шабельского смяли и разнесли пехоту персов и вся линия иранского центра дрогнула, старый гусар проснулся в генерале.

— Шашки к бою! — выхватывая свою гурду[119], закричал он и рванул поводья.

Армяне, казаки, ординарцы, выхватив шашки, с ревом поскакали за ним.

В центре и на левом фланге все было кончено. Паскевич с высоты Зазал-Арха видел, как стремительно уносилась вспять иранская конница, как умчался Аббас-Мирза, как исчезла вся артиллерия персов. Он видел, как стихает поле боя, как по нему ведут пленных, собирают трофеи, гонят верблюдов и лошадей. Дым и пыль оседали на поле.

Победа казалась полной, но Паскевич, пораженный этим неожиданным успехом и видя, какие огромные силы персов бежали с поля боя, все еще боялся за исход сражения.

— Они могут опомниться и всей массой обрушиться на Мадатова. Зачем этот безумный человек погнался за ними? — взволнованно развел он руками. — Если персы спохватятся, они раздавят его, и успех наш превратится в поражение.

Не слушая Давыдова, он приказал драгунскому подполковнику Салтыкову с дивизионом драгун и двумя батальонами херсонцев, то есть всем, что имелось у него в резерве, спешно идти на помощь Мадатову. Отряд форсированным маршем двинулся за Мадатовым к Курак-Чаю. Но на правом фланге бой не затихал. Стрельба и орудийный грохот усиливались, и было видно, как, теснимые персами, отступали все дальше и дальше к Елизаветполю донские казачьи полки и две роты херсонцев.

Вся конница Аллаяр-хана, с тремя батальонами и четырнадцатью орудиями, давила и оттесняла медленно, с боем отступавших русских.

Два эскадрона драгун под командой майора Наврузова и два батальона херсонцев с четырьмя орудиями под общим командованием подполковника Салтыкова, посланные Паскевичем в помощь Мадатову, уже прошли Курак-Чай, когда им навстречу попался полковник Шабельский.

— Куда вы, воины? — весь в пыли, в сбившейся набекрень фуражке, отирая рукавом со лба пот, спросил Шабельский.

— Посланы генералом Паскевичем в помощь генералу Мадатову, — доложил начальник отряда Салтыков.

— Зачем к Мадатову! Там уже нечего делать, Аббас уже далеко, и его преследуют мои драгуны, грузины и милиция. Надо идти не туда, а во-о-н куда, — вытягивая руку в сторону грохотавшего возле Елизаветполя боя, сказал Шабельский.

— Но у меня приказ генерала Паскевича. Я не могу ослушаться его.

— В Курак-Чае нечего делать, а тут гибнут русские люди! Вы понимаете это?

— Вполне. И я сам бы пошел туда, но приказ генерала, — развел руками Салтыков.

— Вот что. Я здесь старший в чине и приказываю вам повернуть отряд на помощь нашим. Я беру командование на себя, а также и всю ответственность за нарушение приказа генерала.

— Очень рад, — с облегчением сказал Салтыков.

Уже через полчаса драгуны атаковали тыл Аллаяр-хана, а карабинеры пошли в штыки на оставленный в резерве батальон сарбазов.

Непобедимый Аллаяр-хан, видя в тылу у себя атакующие русские колонны и сверкающие в воздухе клинки драгун, бросил пехоту и со всей своей кавалерией бежал с поля боя.

Оставленные на произвол судьбы батальоны стали с боем отходить к холмам, возвышавшимся над Елизаветполем. Разбившись на кучки, они залегали в овражках, прятались в кустах и среди камней и яростно защищались. Херсонцы и карабинеры штыками, казаки пиками, а драгуны шашками истребляли их.

Брошенное знамя, фальконеты, орудие попали в руки драгун, но обозленные казаки и драгуны кололи, рубили и не брали в плен сарбазов.

Остатки батальонов добрались до горки и окопались на ней.

— Вот теперь, молодцы, пришло и наше время: победили русские, кизилбаши бегут! — закричал Агалар Муса-бек, и вся орава бездельников рассыпалась по окрестностям, грабя, вылавливая и добивая бегущих персиян.

Драгуны и грузинские сотни ворвались в Курак-Чай. Мадатов, сначала опасавшийся, что персияне опомнятся, махнул рукой и приказал преследовать их елико возможно.

Его гусарский мундир был распахнут, от быстрой скачки раскраснелось лицо, боль в ногах, мучившая генерала, прошла.

— Чудеса! — хохоча от всей души, сказал Мадатов. — От Курак-Чая к Елизаветполю Аббас-Мирза шел больше двух суток, а после разгрома это же расстояние проскакал за полтора часа!

Лагерь валиагда был без боя захвачен драгунами, а сам «непобедимый железоед» уже находился далеко от Курак-Чая.

Весь обоз, шатры и палатки, мешки с зерном и рисом, богатые ткани и ковры, сотни буйволов, быков, верблюдов, словом, весь богатый лагерь персидского наследника попал в руки русских.

— Не останавливаться, вперед, добивать до конца! — приказал Мадатов.

Грузины и милиция сгоняли пленных и собирали трофеи. Сам же генерал с остальной конницей понесся дальше, преследуя персиян. Проскакав и второй и третий лагеря персиян, также в панике брошенные ими, подобрав многочисленные трофеи, Мадатов с драгунами добрался до Арпа-Кянта. Только спустившаяся ночь да малочисленность и усталость преследователей помогли спастись тому, что осталось от иранской армии.

Окруженные на возвышенности иранские батальоны упорным огнем встретили херсонцев и карабинеров. На предложение Шабельского сдаться они ответили огнем.

Сумерки быстро сгущались, и тогда полковник приказал картечью и гранатами обстрелять холм. Ударили орудия. Картечь сметала защитников последнего опорного пункта иранцев.

Забили барабаны. Донцы перекинули пики наперевес, драгуны рванули из ножен клинки, сверкнув штыками, пехота развернулась к штурму.

На холме показалось белое знамя. Сарбазы сдавались. Свыше девятисот человек с двумя батальонными командирами, двумя орудиями, тремя знаменами и несколькими фальконетами сдались Шабельскому.

Это был последний акт генерального сражения на елизаветпольской равнине. Иранской армии больше не существовало, и памятник Низами смотрел на равнину, по которой гнали пленных и подбирали трофеи усталые, возбужденные и счастливые русские солдаты.

При поспешном бегстве неприятеля русские захватили три лагеря, четыре знамени, четыре орудия, много фальконетов, до ста зарядных ящиков, более двух тысяч пленных.

Персы потеряли убитыми свыше двух с половиной тысяч человек.

С русской стороны было убито двенадцать офицеров и двести восемьдесят пять солдат, причем большая часть этой потери приходилась на долю Нижегородского полка, потерявшего семь офицеров и сто тридцать семь драгун.

Обрубленный палец мешал Саньке в бою. Кровь перестала сочиться, но острая боль вскоре перешла в ноющую, то и дело дергающую весь локоть.

Поле боя было спокойно. Битва закончилась, и солдаты поротно собирались на равнине.

— Э-эй, третья рота… ширванцы, сюда! Егеря, в колонну! Грузинцы, к дороге! — слышались крики офицеров, собиравших своих отбившихся или копавшихся в трофеях солдат.

Санька пошел к колонне ширванцев. Солдаты, усталые, возбужденные, сходились отовсюду.

— Ка-ак его вскинули на штыки! — рассказывал кто-то из очевидцев смерти подполковника Грекова.

— Ну, им тоже досталось! За командира мы положили мало не сотню персюков.

— Штыком лучше работать, сподручнее, — донесся до Саньки чей-то голос.

Морщась от боли, он стал в шеренгу, думая о Небольсине.

— А ты что, Елохин, здесь? — обратился к нему штабс-капитан Ручкин. — Иди, старик, в околоток. Разве ж можно с такой рукой в строй?

Санька глянул на ладонь. Обрубленный палец набух и потемнел.

— Кстати, и своего поручика повидаешь. Передай ему, ежели жив, поклон от меня.

Слова офицера, словно прочитавшего мысли Елохина, встревожили унтера.

— Слушаюсь, вашбродь! — И, сдав свое ружье фельдфебелю, он зашагал в тылы.

«Как он, голубок наш, Александр Николаевич, жив ли?» — беспокойно подумал он, тяжело вздыхая.

— Э-э, брат, расставайся с пальцем! Немедленно надо ампутировать, — сказал врач.

— Резать станете? — спросил Санька.

— Ну да! Где ж это ты столько времени болтался? Сразу следовало, да хорошо еще что вовремя пришел, а то всю ладонь напрочь отрезал бы, — разглядывая его опухший палец, продолжал врач.