Василий Балябин - Забайкальцы (роман в трех книгах)

— Дела-а!

— Теперь куда же их, на распыл?

— Судить будут.

— В одном сплоховали, — продолжал Козырь, — самого-то главного, Керенского, проворонили, сбежал, подлюга. Видит, дела-то плохи, он и сообразил, холера его забери, — в бабскую одежу нарядился и сиганул из дворца.

— В мамзелю нарядился министр!

— Ха-ха-ха.

— Вот это прокурат, небось и шляпу с пером нацепил, и зонтик, как полагается?

— Жалко, Чегодаева нашего не было там, уж он бы не пропустил никакую мамзелю. Он на них дока.

— Так, значит, и смылся?

— Как в воду канул. Ему што, только бы из дворца-то выбраться, а там в автомобилю — и поминай как звали.

Сообщение Козыря подтвердилось на первой же остановке.

Железнодорожники станции Хмара отказались пропустить поезд дальше, машинист и вся поездная бригада исчезли как дым в утренней синеве. Остановка длилась около двух часов.

Пока руководители съезда улаживали создавшийся конфликт при содействии начальника местного гарнизона, добивались пропуска, казаки из всех вагонов хлынули к вокзалу, в момент заполнили просторный зал ожидания и буфет. Большая толпа их собралась на перроне, где молодой рабочий, взмостившийся на пустой ящик около фонаря, читал им большевистскую «Правду». Несколько экземпляров «Правды» и «Нашего знамени» гуляло по рукам казаков. Одну из газет удалось заполучить Козырю, и он впервые увидел в ней портрет лобастого человека в штатском костюме и при галстуке. Досадуя на свою неграмотность, Козырь поискал глазами кого-либо из знакомых грамотеев и, увидев в толпе Егора, поспешил к нему.

— Егорша, ты ведь, кажись, маракуешь по-печатному-то? Прочитай-ка, кто это на патрете-то?

— Да это же Ленин.

— Ле-е-нин! — Козырь слыхал о Ленине, вот и сегодня о нем вспоминали часто, но видеть главного руководителя большевиков Игнату еще не доводилось, и он, тормоша Егора за рукав, говорил, заглядывая посельщику в глаза: — Вот он какой, оказывается, а? Ведь вон каких делов натворил, а по виду-то самый обыкновенный человек, по одеже-то навроде как купеческого звания. Никаких отличиев, смотри… — Козырь уже поднял левую руку, намереваясь показать Егору портрет поближе, да так и ахнул от изумления: газеты в руке не оказалось. — Это что же такое! Матери твоей сто чертей! — Плюнув с досады, Козырь окинул взглядом близстоящих казаков. — Только что держал в руках и даже не заметил, как он ее спроворил! Штоб ему, собаке, подавиться этой газетиной! Ох, узнать бы, кто это обработал, уж я бы ему показал кузькину мать.

Егор, смеясь, подзадорил посельщика:

— А што бы ты с ним сделал?

— Што сделал! — сердито округляя глаза, повысил голос Козырь. — Да я его, гада, незаостренного в песок воткнул бы кверху брыком! Знай, подлюга, наших. Вить обидно же, Егорша, ну сам подумай, я за эту газетку целую пригоршню махорки отвалил амурскому казаку, и на тебе, изволь радоваться, махорки лишился и газетой не воспользовался. Эка, паря, народ-то пошел какой сволочной, прям-таки на ходу подметки рвут.

Теперь уже все делегаты съезда были в курсе петроградских событий. Поезд двинулся дальше глубокой ночью, но, несмотря на поздний час, в шестом вагоне, как, впрочем, и в других, долго не смолкали разговоры.

— Ну, братцы, теперь раз рабочие дорвались до власти, то и войне вот-вот конец.

— Большевики, они уже давно за мир ратуют, а раз власть в ихних руках теперь, то, наверно, от слов и к делу перейдут?

— Замирятся, ясное дело.

— Мир-то мир, а что дальше будет? Вопрос!

— Да уж хуже теперешнего не будет.

— Это еще как сказать, как бы рабочие-то девятьсот пятый год нам не припомнили.

— Этого не может быть, мы в тех делах не участвовали, да и вопче, не все же казаки были каратели. У меня другое с ума нейдет, — слышали небось, что в газетах пишут большевики: «Власть рабочим и крестьянам», а про нас, казаков, ни гугу.

— Да, да, и оратель из рабочих так же высказывался на станции-то.

— Значит, на нас ноль внимания, это одно дело. Второе: равенство, землей наделить мужиков, это как? А так: возьмут нашу землю да и наделят ею крестьян, выравняют нас с мужиками, вот вам и равенство.

— Не может этого быть.

— Это, брат, слепой сказал — посмотрим.

— Брехня это. Землю для мужиков возьмут у помещиков да кабинетскую, нас не обидят.

— Посмотрим.

— Много ли ее, земли-то, у помещиков?

— Хо, сказал тоже! Побольше, чем у нас, у них, брат, земли великие тыщи десятин, хватит мужикам.

— Помещики — это другое дело, а ежели нас затронут, так мы им такую землю покажем.

— Верна-а-а.

— Га-а-а-а…

Уснул Егор далеко за полночь, а разговоры в вагоне все еще продолжались. Сквозь дрему до слуха его доносились слова «Ленин», «революция», «земля», «рабочие», но смысл этих слов уже не проникал в сознание.

Глава VIII

Съезд в Новочеркасске открылся утром 10 ноября в торжественной обстановке. Вместительный зал городского театра был заполнен до отказа. Места в ложах и передних рядах партера заняли гости: члены организованного Калединым «Юго-Восточного правительства», члены «Комитета спасения родины и революции», местная знать, фабриканты, именитые купцы, духовенство, генералы и офицеры. Новые лица появились и в президиуме съезда. За столом в переднем ряду сидели: атаман Войска Донского генерал от кавалерии Каледин, генералы Алексеев, Лукомский, командир туземной дивизии князь Багратион. Из генералов Забайкальского войска в президиуме заседал бывший командир 1-го Нерчинского казачьего полка барон Врангель. Теперь уже в чине генерал-лейтенанта, барон пришел на съезд в полной парадной форме с густыми серебряными эполетами на плечах и при всех регалиях.

С докладом о петроградских событиях выступил генерал Богаевский.

Слушали Богаевского внимательно, долго и шумно аплодировали ему, когда он заявил съезду, что — «захват большевиками власти — явление безусловно временное, порожденное случайным стечением обстоятельств» и что «дружными усилиями великого народа многострадальной России большевизм будет сметен с лица земли, и почетную роль в этом деле сыграет верное своему долгу, родине и присяге наше славное, непобедимое казачество».

Свою речь Богаевский закончил тем, что повторил предложение, сделанное им в Киеве: немедленно отозвать все казачьи части на Дон и Кубань, с той, однако, разницей, что в Киеве он предлагал отвести казаков на отдых, здесь же прямо заявил: «Из сведенных воедино казачьих частей мы создадим сильную армию и этот мощный боевой кулак в нужную минуту обрушим на голову большевизма».

— Ишь куда гнет, подлюга! — Игнат Козырь толкнул локтем сидящего рядом Егора, заговорил хрипловатым, злобным шепотом: — На рабочих хочет нас натравить, как в девятьсот пятом году. Да-а, шибко нам это интересно! Не-ет, господин Богаевский, извини подвинься, а нам это вовсе ни к чему.

Егор согласно кивнул Козырю головой. Оглянувшись, он видел хмурые, недовольные докладом лица и других казаков, а в восторженном гуле овации, которую устроили Богаевскому делегаты, он явственно слышал злые выкрики станичников в адрес оратора.

Начались прения. Первым выступил делегат Войска Донского Попов, статный, красивый полковник лейб-гвардии атаманского полка. Появление Попова на трибуне сидящие в первых рядах партера и в ложах встретили аплодисментами. Польщенный таким приемом, полковник приложил руку к сердцу и, мило улыбаясь, склонил голову в почтительном полупоклоне.

— Я полностью поддерживаю и одобряю точку зрения генерала Богаевского, — начал свою речь Попов. Обладая красивой наружностью, полковник Попов был и неплохим оратором. Поэтому-то речь его, в которой он очень красочно описал все те ужасы, голод и разруху, которые несет с собой большивизм народам России, слушали с большим вниманием. Свое выступление Попов закончил обращением к казакам. Тряхнув черными кудрями, он картинно вскинул голову и, выбрасывая правую руку вперед, воскликнул: — К вам обращаюсь я, вольные сыны тихого Дона, Кубани и Терека! Далеких просторов Сибири и Дальнего Востока! Горных долин Урала, оренбургских и астраханских степей! В годину тяжких испытаний мы, встав под наши овеянные порохом победные знамена, бросим боевой клич: «На коня, казаки, к оружию!» Все, от мала до велика, поднимайтесь на защиту священного отечества нашего. Не посрамим чести славного казачества, огнем и мечом сокрушим мятежные банды большевиков, несущих с собой смерть, грабежи и насилия. Защитим от их нашествия наши города, станицы и села. И только тогда вложим шашки в ножны, только тогда вернемся к родным хуторам, когда на территории необъятной России не останется ни одного очага коммунизма!

Зал так и грохнул аплодисментами, даже Каледин похлопал Попову, и суровое лицо донского атамана впервые в этот день озарилось улыбкой.