Идеалист - Михеев Дмитрий Федорович

— Отбросить все… коротко говоря, метафизическое, оставить только силы и логику — будет самая большая ложь и насилие, потому что убьете душу и всякий смысл жизни. Как не понимаете? Мир это не только атомы и силы, — горячо возражала девушка, — если просто атомы, тогда подумайте зачем что-то делать и улучшать, зачем куда-нибудь стремиться и главное — куда стремиться?

— Совершенствовать человека! Создать идеального человека-творца!

— Вот теперь ближе. Откуда имеете в голове идеал?

— Ну уж во всяком случае — не от Христа! Еще за несколько сот лет до него греки довольно точно представляли себе идеального человека…

Так, добросовестно стремясь к истине, они добрались безлюдными университетскими просторами, следуя за Барбарой с Карелом, до пятиэтажного общежития на Ломоносовском проспекте. Поляк уже стучался в дверь — сперва деликатно, а потом все требовательней, ибо страж порядка и нравственности посапывал на диване, возложив свою миссию на ручку половой щетки. Анжелика, стоя ступенькой выше Ильи, зябко поеживалась и скрещенными руками пыталась удержать тепло — отчего казалась особенно хрупкой и стройной. Наконец дверь, после возни и приглушенной ругани, приоткрылась, и Анжелика, оторвав руку от плеча, протянула ее Илье со словами: «Извините, совсем поздно… Приходите, комната № 431.»

Барбара была гораздо теплей:

— Обязательно приходите, философ. Будем танцевать и, может быть, найдем смысл жизни…

Карел задержался докурить сигарету, и Снегин, пытаясь равнодушным тоном прикрыть любопытство, спросил:

— А кто их родители? Вы что-то намекнули тогда…

— Я видел их на вокзале в Варшаве. Мать — доподлинная англичанка — бледная, тихая и тощая, а отец… О, это, видимо, фрукт. На него стоит посмотреть — эдакий господин довоенного образца, смотрит на тебя, а во взгляде: «Я вас, мерзавцев, всех насквозь вижу». Кажется, его отец имел приличное поместье. Да видно — морда, как у породистого бульдога.

Илья невольно взглянул на парня — а ты сам? Тяжелые, правильные черты, темные, слегка вьющиеся волосы и презрительный штришок у губ — чем не порода.

— Я вижу, он вам не понравился? — спросил Илья, стараясь удержать тему.

— Ненавижу шляхетскую спесь, — проворчал Карел. — На чем, собственно, она зиждется? В нашей истории на одну светлую страницу приходится десять позорных, скандал за скандалом. А сейчас? Потихоньку раболепствуем и быстро разлагаемся.

— А как получилось, что мать англичанка?

— В 39-ом он бежал от советской армии в Англию, там женился, и, несмотря на продовольственные карточки и бледность, англичанка наградила его двойней — из патриотических побуждений, наверное, а пан Стешиньский из тех же побуждений привез их в Польшу. Вот пока все, что я знаю, но в будущем, — Карел многозначительно посмотрел на Илью и отбросил окурок, — если что-нибудь узнаю, обещаю поделиться по-братски.

— Спасибо, не надо, — сухо сказал Илья и распрощался.

Было три часа. Такси дремали на стоянке как щуки в заводях. Илья торопился к себе, бережно неся весь ворох впечатлений, — только там он мог не спеша, со вкусом разобраться в них. Он долго не мог уснуть — мелькали волосы, кружева, голубые с зеленью глаза, звучали музыка, слова, смех. В голове был приятный сумбур. Он даже не пытался думать, только со злорадством отметил, что полетел к черту его вечерний распорядок.

Глава IV

Но рухнул распорядок не одного вечера. На следующий день он, разумеется, проспал. Проснувшись и с ужасом взглянув на часы, он хотел было вскочить, но вспомнил вчерашнее и преспокойно закрыл глаза.

Вначале вплыл и все заполнил собой тот единственный танец: как естественно и просто она держится! Ее рука не висит расслабленно и уныло, как у большинства девушек, нет, она лежит высоко — у самой шеи, она водружена на плечо, почти обнимает его, колени их иногда соприкасаются… впрочем, она всегда успевала прочесть его биотоки, прежде чем они достигали его мышц — как тот человек из Киева, что водил машину с завязанными глазами. Кажется, за весь танец они не сказали не слова. Экий болван, небось подумала она. И потом он начал разговор какой-то банальностью, ах, да — комплиментом… Зато она говорила просто, бесхитростно — без неизменных «угадайте, а как вы думаете?», подтрунивая над собой, над ним… — кажется, он был излишне скован вначале.

Затем его больно кольнуло, и он постарался проскочить это место, — разговор об отношении к русским. Вообще, они придают поразительно большое значение вопросам нации и расовым признакам, но что еще удивительней — ее религиозность. В наше время, молодая вполне современная девушка!.. Впрочем, весьма цельная позиция… по-своему.

Она не отдернула руку после танца!

В отношении к ученым у них явная предвзятость: «как новые пятаки», говорит Карел, а у нее — брезгливость, почти отвращение к научному методу. Собственно, кого они могут противопоставить ученым? И он новый пятак. Конечно, рядом с их джинсами и платочками он чересчур… чересчур академичен… нет, об этом нечего и думать — у него не та внешность, чтобы небрежно одеваться, он нуждается в собранности и ясности мысли, есть какая-то связь между мятыми брюками, несвежей рубашкой и недисциплинированным мышлением…

Она сказала «воображаете себя богами» с явной иронией; но ощущение Бога есть у каждого, кто творит, и, если быть до конца честным, разве ученые не стоят на последней из достигнутых ступеней совершенства? Что, собственно, отталкивает ее в ученых? Их прагматизм, самоуверенность? Но разве они не доказали неограниченные возможности науки?..

Такой ход мысли возбудил у него жажду деятельности, которая оказалась, впрочем, весьма недолговечной, ибо угасла, как только он позавтракал и уселся за стол. Впечатления волнами накатывали на берег сознания и смывали его жалкие построения. Он вспомнил мысль, родившуюся в «ленинке» и так взбудоражившую его вчера: «качественно новые понятия рождаются из жизнеспособных сочетаний старых понятий», но почему одни жизнеспособны, а другие нет?.. Какая свобода и раскованность во всем! Никакого кокетства… А, может быть, это кокетство высшего порядка? Нет, им просто незачем кокетничать. Зачем казаться… но что такое кокетство? Илья посмотрел в словарь: «старание нравиться своей внешностью, заигрывание». Ну, это им ни к чему, не успевают, наверное, отбиваться…

Когда Илья понял, что день безнадежно болен, он решил из милосердия прикончить его волейболом и посещением кино, возведя его посмертно в статус выходного.

Следующий день, с виду совершенно нормальный, был болен, как оказалось, тем же недугом — мысли разбегались и терялись в розовой дымке. Появились первые признаки паники: какой-то досужий прорицатель высказал убеждение, что так теперь и будет и пожалел старика Канта, другой — пожалел бедного Снегина, кто-то обронил ехидное замечание насчет польской юбки… что касается его Я, то на правах ближайшего родственника оно прямо заявило, что он бездарь, не умеет брать себя в руки и вообще бездельник. Илья огрызнулся, однако, занятие себе вскоре нашел.

Он принялся за перевод статьи Слитоу для сборника «Западная философия естествознания», которую взял почти исключительно ради заработка и именно поэтому откладывал со дня на день. Бегло прочитав статью, Илья был потрясен, как женщина, сшившая себе новое платье и вдруг встретившая точно такое же. Он прочитал внимательней, немного успокоился и позвонил своему шефу, пообещав выступить недельки через три с изложением и критикой очень интересной статьи. Вечером его уже полностью захватила работа.

Англичанин воспользовался новыми достижениями физики, чтобы еще раз поднять на щит кантовские понятия пространства, времени и «вещи в себе». Поскольку главным инструментом исследования структуры элементарных частиц является бомбардировка их другими, очень быстрыми частицами, причем, они перестают существовать, а во все стороны разлетаются «осколки» с совершенно иными свойствами, а зачастую даже большие по массе, теперь никто, говорит англичанин, не осмелится заявлять, что съев пирожное, он «вещь в себе» превратил в «вещь в нем». Следовательно, познавая, мы не только изменяем состояние вещи, мы уничтожаем ее; о каком же познании «вещи в себе», то есть вещи, не подвергшейся воздействию, может идти речь, — восклицает Слитоу, — мы познаем не более, чем закономерности взаимопревращений частиц.