Личные песни об общей бездне - Виктор Станиславович Коваль

я такой уж счастливый, а потому, что мне не хочется попадать в зависимость от некоего счётчика, требующего постоянного к нему внимания и ношения его при себе. Заметьте, если со счётчиком происходит что-то неладное, то его владелец вынужден чувствовать себя таким же — испорченным или потерянным.

Тот, кто носит часы, никогда не скажет просто, что он торопится. Он обязательно постучит при этом указательным пальцем по циферблату своих наручных часов — дескать, сами видите, действительно времени в обрез! Как собеседник он невыносим. Скажет слово — тут же посмотрит на часы, или демонстративно вскинув руку к лицу, или деликатно, как бы невзначай, поправляя рукав пиджака. Этот нервный тик, эти жесты изображают следующие его душевные состояния: «когда же это кончится??», «неужели — пора?», «как, уже — всё?» и «ах, завтра надо в 10!».

Часы не только нервируют, но и обезличивают. Бывает, хронометронос смотрит на свой хронометр как заворожённый — долго и бессмысленно, уподобляясь кошке, созерцающей мелькание на экране телевизора. Не нравится мне такая зависимость от часов! Многие, однако, предпочитают, чтобы их действия и мысли определялись именно этим прибором, и украшают его драгоценными металлами и бриллиантами.

Ношение часов препятствует воспитанию внутреннего, биологического хронометра, куда более точного и экологически чистого, чем хронометр механический и электронный. А пока биологический хронометр не воспитался, о времени можно узнать, набрав 100 или спросив прохожего. Кстати, как всё-таки лучше спрашивать: «Сколько времени?» или «Который час?». Не важно, как угодно. Меня гораздо больше интересуют ответы. Многозначительные ответы иного прохожего, который, как мудрец, воспринимает вопросы о времени исключительно в философском ключе.

Вопрос: «Сколько времени?» Ответ: «Много!» Реже: «А тебе сколько надо?» Вопрос: «Который час?» Ответ: «Твой!» Реже: «Без пяти минут как свистнули». Универсальный, но слишком литературный ответ — «Вечность!» — практически не применяется.

Когда говорят, что время — деньги, я всегда вспоминаю советскую пятирублёвую банкноту голубоватого цвета (реформа 1961 года). На ней была изображена Спасская башня с часами. Уверен, что никто из читателей не помнит, какое именно время показывают эти часы. Точно говорю вам: без трёх минут час.

И ещё о времени. Стою я как-то у обменного пункта в ожидании своей очереди. Подходит ко мне милицейский патруль, спрашивает документы. Ещё вчера они ходили с неловко торчащими из-под форменной одежды пистолетами Макарова, а теперь — с автоматами Калашникова на груди и в бронежилете. Паспорт они забрали себе, а меня поставили лицом к стенке. Нет, не расстреляли, но велели поднять руки вверх. Обыскали меня снизу доверху, спросили, не выпил ли я? А если да — так что? Но опыт прежнего времени подсказал мне, что такие вопросы нельзя задавать и сейчас. Обыск обнаружил: в портфеле — рисунки, а в карманах — ключи и деньги. «Так. Доллары…» — сказал один из них с нейтральной интонацией, но мерзкий страх из прошлого времени завопил мне в левое ухо: «Ага! Валюта! А откуда она у тебя?!» Здесь я всё-таки нашёлся: «Конечно, доллары. Иначе — зачем мне стоять у обменного пункта?» — «Хорошо, а где работаете?» Какая им разница? Ясно, что придираются. Я кивнул на рисунки: «Да вот…» В прежние времена я отвечал на этот вопрос так: «Художник в издательствах», чем вызывал страшное раздражение у спрашивающего: «Меня интересует, где вы числитесь? Числитесь где?!» А если я нигде не числюсь? Специфика такая! «Понятно, — сказал мент, разглядывая мои рисунки, — дизайнер».

Попробуй я сказать «дизайнер» лет десять назад, так меня менты тут же и урыли бы — за выпендрёж перед органами.

«А почему паспорт такой ветхий и ещё советский?» — «Потому и ветхий, что советский. Я его непременно на той неделе обменяю…» «На антисоветский», — чуть было по-дурацки не пошутил я, но памятуя опыт прежнего времени…

В результате меня отпустили. И денег не отобрали, и не избили. Нет, не извинились, но сказали, что я свободен. Как уже свободный человек я осмелился спросить: «А за что задержали-то? Интересно знать, чтобы в следующий раз…» Их ответ настроил меня на поэтический лад. Они сказали, что я стоял у обменного пункта в длинном чёрном пальто, а время-то у нас — сами знаете какое.

Инфрамузыка

Гена был слегка похож на Пушкина, за что друзья Гену подначивали: «Гена! Скоро декабрь — пора на Сенатскую!» или «Гена! Пойдём к Коле». — «К какому Коле?» — «Первому! Твоему личному цензору!»

Ещё Гена был похож на Иммануила Канта. Поэтому его иной раз называли Моней. К этим подначкам Гена относился философски и рассказывал мне о них посмеиваясь. Уж таким он был человеком. Человеком, всегда на кого-то похожим. Я называл его: «бамбуковый медведь».

Жил он в коммуналке на Метростроевской. Старожилы называли её Остоженкой, каковой она была раньше. Интересно, что, когда Метростроевскую официально переименовали в Остоженку, старожилы стали называть её по-старому — Метростроевской. Другие старожилы? Генина комната производила впечатление нежилого помещения. В основном — из-за того, что вся она была завалена бамбуком в связках и россыпью. Отсюда и «бамбуковый медведь». Тогда бамбук стоил копейки. Любой посвящённый мог его приобрести в магазине «Детский мир» в отделе «Сделай сам».

«Сделай сам — флейту!» — говорил Гена. Технология изготовления проста: от бамбучины отпиливается флейта. Затем её сердцевину прожигают раскалённым прутом, а отверстия — гвоздём. Даже самые пожилые флейты были способны удерживать этот особый сладковато-горький запах опалённого бамбука. Непосвящённое большинство воспринимало музыку разных бамбуковых флейт как одно и то же унылое нытьё, от которого, однако, Генина стена сотрясалась нешуточным образом. В эту стену стучал сосед, лимитчик и мильтон Володя, угрожая вызвать участкового, если Гена не перестанет «тянуть кота за яйца». А ведь я застал те ещё блаженные времена, когда Володя заходил к Гене на огонёк, чтобы распить на троих поллитру — втайне от жены и в сопровождении бамбукового дуэта (вторая флейта — моя). Пробовал дудеть и Володя. Наверное, тогда, медитируя, Володя думал о том, что он со своей семьёй прозябает в тесноте, а за его стеной жирует какой-то паразит с дудками, который только тем и занимается, что делает вид, будто он — Пушкин. Вот Володя однажды и вызвал участкового. Дескать, посмотри сам, коллега, как ему присоединить Генину комнату к своей.

Коллега увидел, что среди бытовых отходов и рухляди сидит отброс общества с обрезком муфты для кабеля высокого напряжения. Подробнее об обрезке муфты: длина — 2 метра, диаметр — 4 сантиметра, способен издавать тихие, но очень низкие звуки, доходящие до инфразвука. «Эксперимент с матерьялом», — говорил Гена про муфту. Ну