Клифтон Адамс - Красные рельсы

— Почему ты попросил Боуна выйти? О чем нам следовало поговорить?

Аллард смущенно улыбнулся, и на его лице на мгновение появилось прежнее юношеское лукавство.

— Честно говоря, мне надоела его рожа. Тюрк, Крой и Миллер были при жизни не лучше. Знаешь, что я понял? Для преступника хуже нет, чем попасть в дурное общество.

Он хотел посмеяться собственной шутке, но не издал ни звука.

— Почему же ты стал преступником, Рэй?

— Деньги, — вздохнул тот. — Мне их не хватало. — Он удивленно покачал головой. — Странно: теперь я уже не могу припомнить, зачем они были мне нужны. Просто хотелось много денег. Они казались мне важнее всего в мире. А мне как раз предстояло везти их с собой. Собрать банду было проще простого: два головореза — Тюрк и Крой. Да еще Эйб Миллер, чтобы взорвать сейф. Дважды им повторять не пришлось: они хотели заполучить эти деньги не меньше моего.

— Где они сейчас?

Аллард помедлил.

— В надежном месте, — сказал он наконец. — Кроме меня, никто не знает, где они. Поэтому я и жив до сих пор.

— В это трудно поверить. Зачем Тюрку и Крою было оставлять тебе их долю?

— Так было задумано, — проворчал Аллард. — Мы должны были сработать как можно быстрее, затем разделиться и встретиться в Уошите, в назначенном мной месте. В самый разгар дела я взял деньги и смылся. Тогда мне казалось, что рана пустяковая: ожог на животе, не более. Зато вскоре понял, что это не так. Чтобы выжить, мне нужно было спрятать деньги. Это заставило бы Тюрка и Кроя оберегать мою жизнь. Хотя бы до тех пор, пока они не доберутся до денег…

— Где ты их спрятал?

Аллард грустно улыбнулся, качая головой.

— Этого я тебе не скажу, Маркус. Это мой главный козырь. Пока я один буду это знать, мне не нужно будет опасаться сержанта Боуна.

— Но ты ведь спрятал не все: Тюрк и Крой дали две тысячи твоей жене и пятьсот — Мэгги Слаттер.

Лицо Алларда стало серым и невыразительным.

— Вот что я тебе скажу, Маркус. Я не гожусь для роли злодея. Не знаю, почему. Может быть, потому что слишком долго был на противоположной стороне. Поверь, я не собирался больше никого убивать. Поэтому и оставил часть денег при себе. Для такой дешевой шлюхи, как Мэгги Слаттер, пятьсот долларов были целым состоянием! Можно было не сомневаться, что она возьмет их и будет молчать. Но нет — она проболталась о Миллере и вполне могла рассказать то же самое полицейским. И тогда бы все пропало…

— Поэтому ты поручил Тюрку и Крою расправиться с ней.

— Другого выхода у меня не было. Она сама во всем виновата.

— А свою жену ты случайно убить не собираешься, Рэй?

Горящие лихорадкой глаза уставились на Конкэннона.

— Конечно, нет. Я надеялся, что она примет деньги и поймет, что однажды я вернусь и все устроится наилучшим образом.

— Ты по-прежнему любишь ее, — заключил Конкэннон. — А я уже начал в этом сомневаться.

Казалось, это предположение изумило Алларда.

— Я люблю Атену больше всего на свете… И так будет всегда.

— Когда я видел ее в последний раз, она принесла цветы на твою могилу. Глаза ее были красными и мокрыми от слез…

— Я не хочу говорить о ней сейчас.

Аллард закрыл глаза.

— Маркус, я был с тобой откровенен. И рассказал все, что мог…

— Почти все. Как насчет убитого сутенера? Это, конечно, мелочь, — горько сказал Конкэннон. — Но ты ведь знаешь: мы, полицейские, все не в меру любопытны.

— Что ж… Он стоял за дверью, пока ты говорил с Мэгги. Сутенеры считают, что мимо их ушей не должно проходить ничего. Он сказал, что железнодорожный детектив задавал Мэгги вопросы о Миллере… Я отправил Тюрка и Кроя к нему, но он оказался жадным и захотел часть добычи.

— Тогда вы убили и его.

— Если бы деньги пришлось делить со всеми желающими, мне не осталось бы ровным счетом ничего.

Конкэннон улыбнулся.

— А говоришь — не подходишь на роль преступника, Рэй!

— Нет, правда, — сказал Аллард. — Я хотел обойтись с этим типом по-хорошему. Но он не стал слушать. И Мэгги тоже.

— Да и я тоже… Интересно, почему твои ребята не убили меня, а только отдубасили?

Аллард непритворно удивился.

— Но ведь ты же мой друг, Маркус. Как я мог убить друга?

— Однако, ты убил Эйба Миллера.

— Я с ним не дружил. И потом — в той ситуации это было неизбежно…

С минуту он лежал неподвижно, тяжело дыша, похожий на дряхлого старика.

— Конечно, — продолжал он, — напрасно я позволил Тюрку и Крою избить тебя. Мне следовало знать, что это тебя не испугает. И я бы это понял, будь я здоров. Но эта чертова рана в животе помутила мой рассудок, и я совсем взбесился. Извини меня, Маркус.

— Ладно, — сухо сказал Конкэннон. — Может быть, мне нужно еще и поблагодарить тебя за то, что я жив до сих пор.

Аллард опять по-мальчишески улыбнулся.

— Видно, я и впрямь не создан для разбойной жизни, Маркус. Когда это дело завершится, все будет по-другому.

— Что же станет с твоей женой?

Аллард упрямо сжал зубы.

— Атена — сильная женщина. Она будет ждать меня.

— Она думает, что тебя уже нет.

— Разве что головой. Но не сердцем. Она знает, что я вернусь к ней, как только смогу.

— А пока что ты позволяешь ей проливать слезы над чужой могилой.

Аллард испустил тяжкий вздох.

— Давай не будем об этом. Дай мне слово, что ты прекратишь расследование и забудешь, что был со мной знаком.

— Больше ничего? — иронично сказал Конкэннон. — Это для меня равносильно потере работы. А работа у меня сейчас самая приличная из всех, что я когда-либо имел. Ты это знаешь?

— Знаю. Ну как, обещаешь?

На глазах у Конкэннона в тумане небытия стали медленно растворяться пять лет тяжелого труда, былая дружба и лицо женщины, чей образ неотступно преследовал его все эти дни.

— Обещаю.

— Постучи в дверь три раза, — сказал Аллард. Конкэннон повиновался. Дверь тут же открылась, и Боун вошел в дом.

— Все в порядке, — сказал Аллард. — Отдай ему револьвер.

— Ты с ума сошел! — сказал Боун.

— Отдай, отдай. Он дал мне слово, что бросит расследование.

Боун хмыкнул, выразив тем самым свое отношение к честному слову агентов железнодорожной компании, однако отдал Конкэннону его «тридцать восьмой». Тот спрятал его в карман.

— Маркус, — сказал Аллард, когда Конкэннон был уже на пороге. Казалось, Аллард не может собраться с мыслями; затем он облизнул пересохшие губы и спросил: — Ты хорошо успел узнать мою жену?

Вопрос удивил Конкэннона.

— Нет. Я видел ее всего три раза.

— Она — единственная женщина, которую я когда-либо любил.