Безумие Божье. Путешествие по миру гонений - Грегг Льюис

Ознакомительный фрагмент

единственная надежда сбежать из сомалийского ада таилась только в одном: в нескольких кратких часах наркотической одури и беспамятства.

Коробки разметали за минуты, и остатки толпы постепенно разбрелись. У меня же яркие и травмирующие воспоминания о том событии засели в мозгу на двадцать лет. Тем утром на рынке Харгейсы, глядя на то, как отчаявшиеся люди едва ли не сносят охранников колонны, я снова увидел, как зло на мгновение сняло маску, открыв свой истинный лик.

В тот миг я понял, что у зла линии снабжения куда лучше и эффективней, чем у добра. И я не был уверен, будто сумею хоть что-нибудь изменить, когда вернусь в Найроби. То есть если вернусь.

* * *

К счастью, Африка все еще полнится слухами, особенно в сообществе иностранцев. В общем, мои европейские друзья из приюта как-то сумели прознать, что самолет Красного Креста прилетает завтра.

Им не пришлось повторять.

Да, я жаждал покинуть Сомалиленд. Но еще сильней я хотел вернуться домой в Найроби, к Рут и мальчишкам. Я уже три недели не слышал ни слова от семьи, а они – от меня: все это происходило до того, как революция в мобильной и спутниковой связи охватила большую часть Африки.

Будь у меня парашют, когда мы заходили на посадку над Найроби, я бы, наверное, выпрыгнул, не дожидаясь приземления в аэропорту Вильсона. Я не мог сообщить Рут, что возвращаюсь, и помчался домой на такси – сделать сюрприз.

* * *

После двух недель в мире Сомали, совершенно мне чуждом, было слегка нереально находиться в мире родном, – пройти в свой дом, съесть нормальный ужин, за настоящим столом, с семьей, уснуть в своей постели и снова жить привычной жизнью. Я будто за день выбрался из ада и оказался в раю.

Но как же бушевали мои чувства! Я был на вершине счастья от того, что я снова с родными – но не мог избавиться от чувства вины, когда принимал ванну.

В Сомали я сделал сотни фотографий. Я снимал когда только мог. Как только снимки проявили, я показал их Рут и сыновьям. Я пытался рассказать жене обо всем. Я говорил, она спрашивала. Со временем я вспоминал все больше – и наконец подвел итог тому, что пережил, прочувствовал и, как я надеюсь, познал за эти три безумные недели.

Тогда я и понятия не имел, чего могло бы там достичь гуманитарное агентство. Я даже не знал, с чего нам начать. И если бы меня попросили оценить все честно и откровенно, я бы сказал, что Сомалиленд – самое нищее, самое безнадежное, самое злодейское, бесчеловечное, жуткое, дьявольское место на всей нашей Земле.

Вскоре я узнал, что ошибался. В последнем пункте. Столица Сомали, Могадишо, оказалась еще хуже. И именно туда мне предстояло направиться.

Но я хотел быть ветврачом!

В церковь я ходил и после того пасхального прозрения в мои одиннадцать. Но после краткой встречи с религией почти все время, силы и интерес я посвящал работе и спорту. Мне нравилась жизнь на ферме – я любил выращивать всякие растения, заботиться о зверушках, ездить верхом, – и я стал мечтать, как поступлю в ветеринарную школу. О школе обычной я тревожился не особо, хотя и понимал, что для моего будущего она, наверное, очень важна.

* * *

Я слегка удивился, когда как-то ранней весной – доучиться оставалось всего ничего, – в школу пришел отец и забрал меня из класса. Едва я успел забраться в его пикап, он завел разговор о том, как я поступлю осенью в колледж и как им с матерью было приятно, когда Университет Кентукки назначил мне стипендию для обучения ветеринарии. (Наверное, так он выражал: «Горжусь тобой, сынок» – если знать моего отца, это поистине был верх его отеческих признаний.)

Но он знал, что даже со стипендией мне требовались деньги на дорогу и прочие расходы – и учебные, и случайные.

«И потому, – продолжил он, – я нашел тебе работу. Там и сможешь подбить деньжат до колледжа».

Отец был «синим воротничком», а еще полдня пахал на ферме, и хоть особых денег у него не водилось, в общине его знали как усердного труженика, за что и уважали. Он не мог дать мне денег, но мог привлечь репутацию, друзей и связи и предоставить мне возможность заработать самому. И я это оценил.

«Нашел мне работу?» – спросил я.

«Ну да. Поговорил с приятелями из „Крафт Фуд Чиз“, – объяснил он. – Говорят, у них есть работа. Согласишься, будет твоя».

«Что, правда?» – не поверил я.

Неподалеку от нас стояла фабрика по изготовлению зерненого творога. Там работало немало местных, и получали они вполне достаточно, чтобы поддерживать семьи. Отец знал, что я планировал найти подработку на лето и до осени заработать денег, пока не начну учиться, – и знал, что я по-прежнему «в поиске». А еще мы оба понимали, что шанс устроиться на «Крафт» сулил куда больше, чем все мои самостоятельные поиски.

«Звучит здорово, – сказал я ему. – Спасибо».

Но он не хотел, чтобы я его благодарил, пока я не услышу другую часть новости.

«В общем, – сказал отец, – работа начинается сегодня. В семь вечера. Смена до полчетвертого утра. С понедельника по пятницу, сорок рабочих часов в неделю, пока не поступишь в колледж».

Сегодня? Я таращился на отца, а ум перебирал все возможные последствия. У меня девять недель учебы до выпуска. Уже начался чемпионат по бейсболу среди школьных команд. А еще у меня роль в выпускном спектакле.

Размышляя вслух, я сказал:

«Видно, времени на факультативы не будет».

«Не будет, – согласился отец. Он знал, о чем я думаю. – Им надо, чтобы ты вышел на работу сегодня вечером. Они не могут держать вакансию до конца твоей учебы. Буду честен, Ник, – добавил он. – Не сомневаюсь, с работой ты справишься. Ты всегда хорошо схватывал. И на „Крафте“ все у тебя будет отлично. Но что меня волнует, так это твоя успеваемость. Сможешь не скатиться с таким графиком? Все девять недель?»

«Это серьезная задача, – признал я. – Надо подумать».

Но времени-то думать особо не было. Отец как раз заехал на парковку фабрики «Крафт» и сказал: если хочу работу, нужно прямо сейчас идти к кадровикам.

Не прошло и часа с тех пор, как отец забрал меня из школы, а я уже заполнял анкету о приеме на работу, и меня взяли с тем условием, что я начну работать на «Крафт» прямо