Владимир Санин - Большой пожар

Таково наше разношерстное, но изысканное общество. Остальные приглашенные не явились по уважительным причинам, что сэкономит Васе и Леле кучу денег. За их здоровье! Призываю отныне не увлекаться умильными тостами, а выкладывать все, что вам известно, для Лелиной тетрадки. Приготовиться Аничкину.

Несмотря на призыв Сергея Антоныча, поначалу гости пошли по пути неприкрытого саботажа: никому не хотелось вспоминать далекие и не слишком приятные эпизоды. Посыпались тосты за дам, остроты, да еще оркестр призывал к танцам – словом, Ольга демонстративно закрыла тетрадку. Это вызвало общее ликование, даже Дима шепнул мне: «Кажись, потрошение не состоится». Они плохо знали, с кем имели дело!

Не прошло и часа, как гости обнаружили, что на столах не осталось ни капли спиртного и что хозяйка не предпринимает никаких усилий, чтобы возобновить его запас, а в ответ на запросы и иамеки отдельных гостей официанты, симулируя непонимание и глухоту, притаскивают целые батареи бутылок с минеральной водой.

Сергей Антоныч хохотал до слез.

– Кожей чувствовал, что она возьмет свое, – с торжеством восклицал он, – не мытьем, так катаньем. Сдавайтесь, ребята! Патрикеевна, пью этот боржом за твою удачу!

Ольга скромно поблагодарила и раскрыла тетрадку.

Анатолий Аничкин и Саша Ковальчук, молодые коллеги и любимые ученики Сергея Антоныча, уже бывали в нашей компании и посему чувствовали себя вполне раскованно.

– Вообще говоря, меня смущает эта тетрадка, – начал Аничкин. – Мало ли чего я спьяну наговорю? Или лучше сказать – с боржому? С одной стороны, приятно, конечно, стать персонажем крупного художественного полотна, но с другой – диссертацию скоро защищать, как бы кого не обидеть, а, Сергей Аатоныч?

– Только умолчи, я тебе первый на защите черный шар брошу, – пригрозил Сергей Антоныч. – Крой, не взирая на лица!

– Шеф имеет в виду, – пояснил Аничкии, что далеко не все из ста сорока трех гостей вели себя в достаточной степени благородно. Шефу хорошо, Арбуз ему все прощает, летом шорты, а зимой свитер, которому место в Ольгином музее – кустарное изделие времен Бориса Годунова, а каково нам с Сашей? Раскроет начальство будущую книгу и с возмущением прочитает, как старший научный сотрудник Аничкин, который через несколько месяцев нагло рассчитывает защитить докторскую, распространяет о членах ученого совета самые чудовищные небылицы… Извините, я пас.

– О начальстве или хорошо, или ничего, – вставил Ковальчук.

– Есть один выход, – предупредив грозный окрик шефа, заметил Аничкин.

– О тех, кто вел себя пристойно – так и скажем, а тех, кто праздновал труса и ревел, как корабельная сирена в густом тумане, скроем под псевдонимами.

– Валяй, – великодушно разрешил Сергей Антоныч. – Шила в мешке не утаишь, каждый себя узнает.

И дальше последовал рассказ.

Аркадий Родионович Бузукин в свои шестьдесят пять лет выглядел на пятьдесят: бывший капитан первого ранга сохранил морскую выправку, уверенную походку (о том, что вместо правой ноги до колена у него протез, знали далеко не все) и мозг без признаков склероза. Несмотря на внешнюю суровость и попытки наладить в НИИ флотскую дисциплину, директор был типичным добряком и ходатаем по делам подчиненных, которые, надо отдать им справедливость, умело пользовались этой слабостью. Арбуз в институте был любим, а к его юбилею готовились с энтузиазмом: сбросились по десятке на банкет, сочинили куплеты и шуточные адреса, соорудили стенды, на которых отражались его жизнь и деятельность. Жена Арбуза, его боевая подруга по морской пехоте Анна Алексеевна, предоставила юбилейному комитету альбом с семейными фотографиями. Особенно сильное впечатление производила любительская карточка, на которой полуторагодовалый карапуз торжественно нес в руках ночной горшок. Надпись гласила: «Профессор Бузукин в начале жизненного пути». Были и другие экспонаты, вызывавшие тоже положительные, но совсем иного рода, эмоции. На одной карточке капитан второго ранга, совсем еще молодой, целовал перед застывшим строем гвардейское знамя, а на другой того же кавторанга, опирающегося на костыли, держала под руку молоденькая медсестра в гимнастерке, из-под которой виднелась тельняшка. И надпись: «Поддержка на всю жизнь».

Руководили банкетом три человека.

Как и всякий директор, Аркадий Родионович опирался на особо приближенных людей, которым передоверил все хозяйственные функции: на заместителя по общим вопросам Глебушкина, референта Баринова и председателя месткома Курова. В жизни часто бывает, что самые приближенные не всегда оказываются самыми преданными, но когда хозяин об этом узнает, они обычно в его покровительстве уже не нуждаются. Будучи человеком мудрым, но столь же доверчивым, Аркадий Родионович полагал, что в данном случае имеют место исключения, и сердился на жену, которая в этом вопросе проявляла большую проницательность, и на Попрядухина, который в глаза и за глаза обзывал тройку фаворитов «арбузными корками, прилипалами, бездельниками и мошенниками». Почти все остальные сотрудники были солидарны с Попрядухиным, но старались на сию опасную тему не высказываться, ибо почему-то так получалось, что каждый, кто высказывался, выпихивался в отпуск в апреле или ноябре и таинственным образом исчезал из списка на распределение квартир.

– Я потому начал с этих людей, – разъяснил Аничкин, – что двое из них сыграли существенную роль в первом же акте нашей драмы, я бы даже сказал

– в первые минуты первого акта. Опоздавших, в том числе Сергея Антоныча, мы решили не ждать: «Пусть опоздавший плачет, судьбу свою кляня!» – заявил Арбуз. И едва оркестр по знаку тамады Глебушкина грянул попурри на морские темы, и едва сам Глебушкин проникновенно пропел длинный и приторно сладкий экспромт в честь юбиляра, и едва сам юбиляр успел приказать: «Матросам пить водку и веселиться!», и едва все сто сорок три человека приступили к этому приятному занятию, как до нас донеслись крики и потянуло дымом.

Поначалу эти факты не очень нас встревожили: «Наверное, повар влюбился и жаркое сгорело», – сострил Глебушкин. Но когда крики усилились и дым всерьез защекотал носоглотки, Арбуз велел Баринову и Курову разведать обстановку и доложить. Те почтительно выслушали приказ, рысцой выбежали из зала в лифтовой холл и через несколько мгновений влетели обратно, размахивая руками и вопя: «Пожар! Горим!» Мы и опомниться не успели, как они снова исчезли – с тем, чтобы больше на сцене не появляться.

– Так вот они кто… – протянуяа Нина Ивановна, – а я-то думаю, откуда мне знакомы эти фамилии? Только насчет сцены вы ошибаетесь, объявились они, голубчики, объявились. Раза четыре в 01 звонили, мы еще удивлялись, почему они так просят их фамилия запомнить, сигнализировать, что проявили бдительность, что ли? Один из них, помню, очень сокрушался, пожарным просил передать, что жена его в ресторане, а она на пятом месяце, ей вредно волноваться… Так он, прохвост, жену бросил?