В переулках Арбата - Александр Анатольевич Васькин

«бюрократическую» должность, никоим образом не соответствующую необозримому масштабу его личности, но гостей не убавилось – авторитет делал свое дело. В 1929 году к парижскому знакомому «дяде Толе» приехал Виктор Некрасов, по старой памяти, с просьбой: «Дело в том, что в этом году я не попал в Художественный институт. Доброжелатели мои объясняли мой провал неподходящим, мол, социальным происхождением, я же твердо знал, что произошло это совсем по другой причине. Просто на экзамене надо было сделать портрет маслом, а я умел только рисовать, и один-единственный и первый в жизни урок живописи (за день до экзамена) вряд ли мог спасти положение. Нечто мерзко-зеленое, беспомощно размазанное по холсту должно было повергнуть в ужас приемную комиссию (что, по-видимому, и произошло), а передо мной навеки захлопнуть двери Художественного института. И вот тут-то, очевидно, те же доброжелатели посоветовали моим родителям обратиться за помощью к бывшему нашему соседу по рю Ролли. Записка, в которой отмечались мои „недюжинные архитектурные способности“, адресованная ректору института, сохранилась у меня до сих пор и сыграла, думаю, свою роль на следующий год, когда я держал экзамен уже не в Художественный, а в Строительный институт. Записка эта и послужила поводом для моего визита к Анатолию Васильевичу. Надо было, воспользовавшись поездкой в Москву (я работал тогда на постройке Киевского вокзала и имел бесплатный железнодорожный билет), зайти и поблагодарить свою бывшую „няньку“ за помощь. Кстати, до этого Луначарский дважды (в 1924 и в 1928 годах) давал моей бабушке рекомендации для поездки в Швейцарию к младшей своей дочери Вере, вышедшей там замуж и в России больше уже никогда не бывавшей. Помню, что в рекомендациях этих меня больше всего поразило, что в характеристике, данной Анатолием Васильевичем бабушке, сказано было, что она „лояльна по отношению к советской власти“. Лояльно? Ведь это значит только „терпимо“, не больше… Заглянув в Даля и с радостью обнаружив, что в понятие это входит и „доброжелательность“, я успокоился.

Итак, 25 декабря 1929 года я с трепетом душевным сел в лифт большого шести- или семиэтажного дома в Денежном переулке, поднялся на самый верх и нажал кнопку в дверях с табличкой: „Председатель комитета по заведованию учеными и учебными учреждениями Анатолий Васильевич Луначарский“.

Отворила мне дверь горничная. Я отрекомендовался, и буквально через минуту в прихожей появился хозяин с салфеткой на шее.

– А, Виктор! – с ударением на „о“, по-французски, приветливо и весело сказал он. – Очень рад! И очень кстати! Мы как раз обедаем…

Я приглашен был к столу, с белоснежной скатертью и множеством тарелок и тарелочек, познакомлен с женой, хорошо известной мне по кинофильмам „Мисс Менд“ и „Медвежья свадьба“, Наталией Александровной Розенель, и накормлен вкуснейшим, обильнейшим обедом. Потом, дома, меня, конечно, спрашивали, чем же кормили, но я ничего не запомнил, кроме обилия фарфора, разных ножичков и вилочек и того, что боялся больше всего, как бы не нарушить этикет и взять не то и не так, как надо. Разговор за столом был оживленный, но касался в основном бабушки, мамы и моего изменения в росте и цвете… Потом говорили о моих планах на будущее – я твердо решил стать архитектором, – о том, что это очень интересная специальность и что вообще-то студентам этого профиля – слова Наталии Александровны – следовало бы знакомиться с Парфеноном и Римским форумом в натуре, а не только по альбомам.

– Доживем когда-нибудь и до этого, – то ли мягко, то ли горько улыбнулся одними глазами сквозь пенсне Луначарский, – а пока что надо в институт еще поступать. Не так ли, Виктор?

Я хорошо запомнил это „не так ли?“ – скорее французский, чем русский оборот речи – очень характерное для французов, – „n’est ce pas?“. Я самоуверенно заявил, что поступлю обязательно, и, конечно же, ни словом не обмолвился о записке, той самой, из-за которой, собственно, и пришел сюда. Обед кончился. Анатолий Васильевич повел меня в свой кабинет – очень небольшой, весь от пола до потолка в книгах. Малые размеры этого кабинета поразили меня так же, как и грандиозные размеры гостиной, с большим, чуть ли не во всю стену, полукруглым окном и – что особенно мне понравилось – с внутренней лестницей, ведущей на какие-то хоры, тоже, как и кабинет, уставленные книгами. Нечто подобное я видел потом в Коктебеле, в доме Волошина. Если я когда-нибудь построю себе дачу или виллу, я обязательно тоже сделаю такую лестницу и хоры… Прощаясь уже в коридоре, он очень дружески пожал мне руку и просил, когда я буду в Москве, не стесняться и заходить запросто – он и Наталия Александровна всегда рады будут меня видеть.

– Надеюсь, – сказал он, улыбаясь, – в следующий раз придет ко мне уже студент архитектурного вуза… Не так ли? (Опять „не так ли?“ – „n’est ce pas?“.) А в квартире Анатолия Васильевича (теперь там музей) мне пришлось побывать еще после войны, на этот раз в гостях у Наталии Александровны… И опять я сидел за тем же столом, даже на том же самом месте, и, проходя через гостиную с внутренней лестницей, невольно опять подумал о своей будущей даче или вилле. А надевая пальто в прихожей, вспомнил последнее рукопожатие Анатолия Васильевича, его смеющиеся сквозь пенсне без оправы глаза и последнее его „не так ли?“ – „n’est ce pas?“».

Анатолию Васильевичу не суждено было стать свидетелем большого успеха Виктора Некрасова, но не в архитектуре, а в литературе. За повесть «В окопах Сталинграда» он в 1947 году удостоился Сталинской премии, а позже был вынужден эмигрировать во Францию.

Наталья Розенель пережила супруга почти на три десятка лет, написав воспоминания. Он умер в декабре 1933 года во Франции, по пути в Испанию, куда его назначили послом. Анатолию Васильевичу исполнилось всего 58 лет, но здоровье его оставляло желать лучшего: больное сердце, а незадолго до кончины ему сделали операцию по удалению глаза. И все же ему повезло умереть своей смертью. Почти из двадцати первых ленинских наркомов никто не пережил Сталина: половину расстреляли, другие преждевременно ушли из жизни, включая Ленина. Такая вот закономерность. Сын Луначарского Анатолий героически погиб на Малой Земле в 1943 году.

После кончины наркомовской вдовы в квартире решили организовать музей, для чего следовало разобрать сохранившуюся библиотеку. Критик Владимир Лакшин – коллега Игоря Саца (брата Розенель) – посетил Денежный переулок со смешанными впечатлениями: «Зашла Ирина Луначарская, и мы сговорились, что она покажет мне глухо запертую квартиру Луначарского в Денежном переулке, и я помогу им с