В переулках Арбата - Александр Анатольевич Васькин

по всему, наркому было не до траура: «Луначарский, входя, не поздоровался, уходя, не попрощался со мной. Он осмотрел помещение библиотеки на 5-м этаже и в мансарде, оно ему понравилось, и он сказал: „Хорошо. Я беру“. Повернулся и пошел из квартиры. Свита за ним. Когда я услышала слова: „Я беру“, то поняла, что нас будут выселять. У меня, конечно, страшно забилось сердце, я безумно испугалась».

Библиотека была приговорена к переезду, но не к закрытию или слиянию, что уже хорошо. Объяснили все просьбами трудящихся: «Учитывая неудобства читателей, вынужденных подниматься на 5-й этаж большого дома (лифт бездействует) и некоторые другие соображения, Главнаука постановила перевести Неофилологическую библиотеку из занимаемого ею помещения на углу Денежного и Глазовского переулков в помещения ГАХН, где для нее выделены две комнаты», – информировало объявление на подъезде. ГАХН – это Государственная академия художественных наук на Пречистенке. Однако Маргарита Ивановна отважилась сопротивляться неожиданной претензии наркома на собственноручно отремонтированную и восстановленную квартиру. Кроме того, влиятельные читатели, крайне удивленные неожиданным переселением любимой библиотеки, пожаловались в ЦК ВКП(б), потому быстрого переезда у Луначарского не получилось. Зато удалось выхлопотать достойную замену в виде «царских комнат» в Государственном историческом музее, обустроенных когда-то для императора Александра III. Это был хороший вариант, тем более что библиотечный фонд насчитывал уже 18 тысяч изданий и в две комнаты ГАХН все это никак не поместилось бы.

Но куда же переселилась семья завбиблиотекой, в которой к тому же ожидалось пополнение? Маргарита Ивановна рассказывает: «В начале апреля 1924 года А.В. Луначарский с Н. Розенель переехали в Денежный переулок. Я тогда еще жила на мансарде. Они переехали совершенно неожиданно утром и предложили мне в тот же день перебраться в освобождаемую ими квартиру на Мясницкой улице, 17. Я набралась храбрости и зашла в бывший мой кабинет, где находились А.В. Луначарский с Н. Розенель. Они сидели за письменным столом, на котором стояла большая плетеная корзинка со свежей клубникой. Из-за разрухи я уже несколько лет не видела клубники. А тут целая корзинка, да еще в апреле месяце! Я тогда была уже в положении, на третьем месяце беременности, и, конечно, я жадно посмотрела на клубнику. Но меня встретили недоброжелательные взгляды, сесть мне не предложили. Мотивируя своим плохим самочувствием, я попросила Анатолия Васильевича отложить мой переезд на следующий день. Он разрешил. Но его решение разозлило Розенель, она начала кричать на него и на меня, схватила корзинку с клубникой и бросила ее в стену, где в дверях стояла я. Я выскочила из кабинета и расплакалась».

Сыну Маргариты Рудомино Андриану предстояло провести свои первые годы совсем по другому адресу: «Когда мы переехали в коммуналку на Мясницкую, 17, то соседи только и рассказывали о скандалах Луначарского и Розенель. Мы на своем опыте убедились, что, очевидно, бросать посуду в стены было излюбленным ее занятием. Сколько мы ни ремонтировали гостиную в квартире на Мясницкой, никак не могли ликвидировать жирное пятно на стене. Клеили новые обои, а оно опять появлялось. Мы не могли понять, в чем дело. И тогда соседи нам рассказали, что в одной из ссор Розенель бросила в стену тарелку с котлетами. С тех пор это пятно не пропадает, хотя они его сами заклеивали обоями, но вывести не смогли и повесили на это место картину. Так же поступили и мы. Так окончилась „эпопея“ с выселением Неофилологической библиотеки и меня с Денежного переулка. Безусловно, переехав в Исторический музей, Библиотека только выиграла. Я знаю, что А.В. Луначарский за наше выселение получил выговор по линии ЦК ВКП(б). Саму квартиру, включая и мансарду, быстро отремонтировали, лифт и отопление восстановили. Получая мебель для Библиотеки на складе реквизированной государством мебели в особняке фон Мекк на Новой Басманной, я часто встречала Розенель, которая выбирала там мебель для своей квартиры».

Как быстро нашлись деньги на ремонт лифта! Судя по всему, в семье Луначарских подлинным наркомом был отнюдь не Анатолий Васильевич. Основным инициатором переезда стала его молодая супруга, уроженка Чернобыля, двадцатидвухлетняя актриса Наталья Розенель, прежний муж которой сгинул на фронтах Гражданской войны. В девичестве ее фамилия была Сац – она приходилась сестрой знаменитому композитору Илье Сацу, автору музыки к мхатовской «Синей птице», безвременно скончавшемуся в 1912 году. Сацы окружили наркома просвещения со всех сторон: брат Розенель Игорь служил у Луначарского личным секретарем (он потом долго работал в «Новом мире» у Твардовского; критик-выпивоха любил прокатиться по Москве на мотоцикле с Владимиром Войновичем). Мало того, племянница Розенель – Наталья Сац – произвела такое сильное впечатление на Луначарского, что в восемнадцать лет стала самым молодым в мире директором театра, пусть и музыкального. У нее была еще сестра Нина – поэтесса, любовница Якова Блюмкина, убитая при загадочных обстоятельствах на пляже в Евпатории в 1924 году. Сам Блюмкин жил в этом же доме в Денежном переулке.

Официальная биография Луначарского утверждает, что до 1922 года он жил в Кремле, а затем переехал в Денежный переулок. Как мы теперь понимаем, это не так: обитал нарком не в Кремле, а на Мясницкой. В это время он еще был связан узами брака с первой женой Анной, она-то и жила в кремлевской квартире. Вероятно, как настоящий большевик, нарком не мог себе позволить привести туда и еще любовницу. Подруга Ленина Инесса Арманд также, между прочим, жила не в Кремле, а рядом – на Манежной улице. К слову, на Луначарского был очень похож Евгений Евстигнеев: нацепит пенсне и бородку, глядишь, и вот он, живой Анатолий Васильевич. Однажды в спектакле «Большевики» театра «Современник» в сцене, где нарком выходит из комнаты больного Ильича, артист оговорился: вместо фразы «У Ленина лоб желтый» он сказал «У Ленина жоп желтый». Реакцию других участников спектакля и зрителей предугадать нетрудно, но как-то обошлось.

Для молодой любовницы Луначарский не жалел ничего и никого, одевал ее в шелка и бархат, отдал в ее полное распоряжение служебный автомобиль, возил по заграничным курортам, задерживал отправление поездов, когда она опаздывала, писал для нее пьесы. Уже позже, году в 1927-м, в Малом театре шла в его переводе драма Эдуарда Штуккена «Бархат и лохмотья», играли Остужев и Розенель. Давно точивший на наркома зуб житель Кремля Демьян Бедный, поселившийся в одном коридоре с членами Совнаркома, написал эпиграмму:

Ценя в искусстве рублики,

Нарком наш видит цель:

Дарить лохмотья публике,

А бархат – Розенель.

Луначарский ответил:

Демьян, ты мнишь себя уже