Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника - Александр П. Берзан

крутыми и высокими склонами. Неожиданно, моим глазам открывается чёрный пятак выжженной земли, у моих ног.

– О! Кострище! – понимаю я.

– Это прошлогодняя ночёвка лесоустроителей! – скоро соображаю я, – Они тут стояли, когда этот участок обрабатывали.

Две метровые, обугленные со стороны костра, рогульки торчат по краям кострища. На их чёрные рога надеты две пустые, консервные банки…

Юрий с Сергеем, не задерживаясь, ушли вперёд. А мы с Загаром стоим на этой полянке. Вокруг меня кипит, бушует весна! Полянка – вся голубая!

– Ах, хохлатки! – улыбаюсь я цветкам, – Сколько вас, тут! Ковёр! Цветки весны…

Я приседаю на корточки… У каждого растеньица, на цветоносе – редкая, односторонняя кисть голубых, губастых цветков. А, как они пахнут! Хохлатка – это запах нашей, Кунаширской весны…

Вдруг, я замечаю, что одна из хохлаток имеет кисть белоснежных цветков!

– О! – поражаюсь я, – Белоцветковая форма! Вот, это, да! Никогда не встречал!

Я быстро опускаю свой рюкзак на землю и несколько раз щёлкаю затвором фотоаппарата… Как красиво смотрится белоснежная гирлянда цветков, на общем фоне синей полянки хохлаток! Какие кадры! Настоящее чудо природы!

Но, отставать нельзя. И я бросаюсь догонять наш караван…

Зажатая узкими берегами, и раньше неспокойная речка – теперь бушует между больших валунов. Шум и грохот белых жгутов воды забивает уши…

Очередной раз, нам нужно перебираться на другую сторону речки! Я, первым, прыгаю через бушующий перекат, с валуна на валун, с валуна на валун…

– Саня, …дь! – едва перекрывает шум переката, голос Юры.

Моё внимание целиком сосредоточено на моих прыжках. Это – опасно. Промахнуться, мне – никак нельзя… До моего сознания не сразу доходит этот крик.

– Саня! Медведь! – голос Кулинского звенит сзади.

Я перестаю прыгать и торможусь на очередном валуне, посреди речки. Оглядываюсь на Кулинского. Со зверским лицом, Юра тычет пальцем мимо меня! Я кручусь обратно – и моё лицо вытягивается! Шагах в тридцати, прямо у воды, в валунах противоположного берега, копошится большой медведь! За многоголосым шумом воды, он нас тоже не слышит! Стоя на валуне посреди речки, я приникаю к биноклю…

Медведь спокойно ковыряется между крупными валунами берега. Он удивительно толстый и неповоротливый. Ну, просто, живой, бурый бочонок! Бочка! Переваливаясь через очередной валун, он застревает между камнем и стволиками куста ольхи и лениво дёргая задней, правой ногой, долго не может её освободить…

– Ну, надо же, так растолстеть! – я «болею» за медведя, в бинокль, – Ему, даже, двигаться трудно!

Мои «научные наблюдения» портит, отважно перебравшийся через бурный поток речки, Шнырь. Я вижу, как, подскочив к медведю по валунам берега, он гавкает: «Гав!». Медведя словно подменили! Стремительным движением, он бросает своё тело от среза воды на крутой и очень, очень высокий, поросший дерниной и редкими деревьями, склон речного распадка. С поразительной лёгкостью и быстротой, он, на махах, уходит вверх, по косогору! Я смотрю в бинокль, как он мчится, прыжками, прямо вверх по склону! Всё прыгает, прыгает, прыгает…

Худосочный и лёгкий Шнырик болтается далеко позади, никак не поспевает за медведем!

Наконец, они оба, медведь и собака, переваливают гребень сопки. Всё!

– По-ра-зи-тель-но! – я недоумённо опускаю бинокль, – А, я говорю «неуклюжий!», «толстый!»… Вот, это, дааа…

День переваливает за полдень. Мы трудно и долго поднимаемся вверх по бурунному распадку Тятиной. Надо бы уже определиться – не пора ли, нам, уже сваливать из распадка речки на седловину? За вулкан. Она отделяет речку Тятину от речки Птичьей, является их водоразделом. Но, как увидеть седловину?! Чтобы что-то увидеть – надо вылезать из распадка наверх…

И я просчитываю парадоксальное, на первый взгляд, решение – чтобы увидеть, что творится справа от каньона речки, нужно лезть на его противоположный, более высокий склон! Оставив рюкзак с караваном, я в одиночку карабкаюсь влево, по сочащейся влагой, покрытой зелёными мхами, скальной стене…

– Фу! Скала закончилась!

Выше – покрытый бамбуковым пихтарником, крутой склон распадка… Я оглядываюсь через плечо, через распадок.

– Увы! Не видно. Ещё рано! Надо подняться выше…

И я снова лезу вверх по склону, теперь уже по бамбуковому пихтарнику. Склон крутой и я помогаю себе, цепляясь руками за проволочные стебли бамбука…

Неожиданно, перед моим лицом – отвал земли!

– О! Вроде бы, нора! – озадачиваюсь я, – Но… размеры!

– Это же берлога! – осеняет меня, мысль.

От одной этой мысли, потянуло холодком по спине. Я вспоминаю, что вокруг нас живут медведи. И торопливо озираюсь по сторонам. Но кругом, на крутом склоне, молча стоят, серые стволы пихт и хвойные верхушки густого подроста. Всё спокойно. Любопытство берёт верх, и я заглядываю в берлогу…

Внутри берлоги ничего нет! На полу – только глинистая почва. Потолком служит дернина, корни бамбуковых зарослей! Плотно переплетённые между собой, прочные корешки бамбука образуют прочную дернину, сантиметров десять толщиной…

Сразу за входным отверстием в берлогу, находится небольшая спальная камера.

– Здесь зимовал молодой, небольшой медведь! Размером с человека, – прикидываю я, – Ладно. С берлогой – всё! Время не ждёт!

Я снова оглядываюсь через каньон речки, в сторону седловины. И передо мной – открыто лежит пологая низина, между громадой конуса вулкана с одной стороны и цепью горных вершин хребта Докучаева, с другой. Вся седловина – как на ладони!

– Да! – понимаю я, – В самый раз! Нам пора вылезать из речного каньона Тятинки!

По крутому склону, я быстро сползаю обратно, к речке.

– Всё! – говорю я поджидающим меня на валунах, Юре и Сергею, – Седловина – как раз, напротив нас!

Я вытаскиваю из ножен, на поясе, свой тесак.

– Тюк! Тюк! – я делаю затёску на кривом стволе ольхи, саблей выгибающемся из боковых зарослей в распадок речки.

– Саня! Зачем? – смеётся надо мной, Юра.

– Может, пригодится?! – дёргаю я плечом, – Это – метка. Место, с которого нужно сворачивать на седловину!

– Правильно, Сань! – одобряет Олевохин, – Такое место нужно пометить…

Мы подхватываем свои рюкзаки и все вместе, лезем вправо, на менее высокий склон речного каньона. Здесь, в верховьях речки, заросли бамбука – такие высокие!

Но, нас выручает сезон года! Сейчас, здесь – повсюду лежит плотный, слежавшийся снег. Заросли бамбука и кедрового стланика – все под ним! Широкой лентой, язык снега спускается к нам в каньон, прямо с заснеженной вершины круглой сопки, что стоит рядом.

– Это – сопка Вильямса! – прикидываю я, – Я по планшету смотрел.

– Ну, да! – соглашается Кулинский.

По метровому языку снежного надува, как по мосту, мы шагаем цепочкой друг за другом, над бамбуками. Летом, здесь не пройти – гора полностью покрыта непролазными зарослями бамбука и кедрового стланика. А, сейчас – легко! Пять минут – и мы стоим на плотном снегу, у самого подножия сопки!

– Смотрите! – говорю я, – Как этот тяжёлый снег придавил и бамбук, и кедровый стланик!

– Ага! – отзывается Юра, –