Фердинанд Врангель - Очерк пути из Ситхи в С. Петербург

Я назвал бы Мексику землею противоположностей. На расстояниях соразмерно коротких, сменяются самые пустые степи с прекраснейшими садами и плантациями; необозримые равнины с высящимися до небес горами; безлюдные пространства с населенными селами и городами; холодный утренний воздух с палящим полуденным зноем; сосновые леса с бананами и сахарным тростником; медного цвета черноволосые Мексиканцы с белокурыми Испанцами. Безлесным степи на горах несказанно пусты в сухое время года. Глинистая и каменистая почва обнажена от всякой растительности; изредка на обширном пространстве встречается колючий нопал, настоящий Мексиканский кактус; горизонт опоясывают голые горы, воздух сух, небо ясно, и солнце распаляет людей и животных до расслабления: на пути чрез степь они тщетно ищут прохладной тени и освежающей воды. Гологоловый коршун, называемый zopelote, лениво носится над степью, и опускается там, где привлекает его запах мертвечины. Эта печальная картина степей Мексиканской равнины между Теликом и Гвадалахарою, простирающихся на многие десятки миль, самым приятным образом оживляется внезапным появлением птички огненного цвета, величиною с Нашего воробья (это не кардинал, которого мы видели в Перу; впрочем он также водится в здешних лесах); она светится в воздухе, как раскаленный уголь, на лету или качаясь па вершине попала. Эту прекрасную птичку называли мы другом, из благодарности за удовольствие, которое доставляло нам её появление: обыкновенно показывалась она по близости жилых мест, ибо где есть ключи и могут быть употреблены для поливки маисовых полей, сахарных плантаций и банановых рощей, там верно встретишь красивую деревеньку, которая, с зелеными садами и полями своими, как оазисы в песчаных морях Африки, приятно изумляет утомленного путешественника. Иногда дорога идет по краю глубокого оврага, коего влажнее дно обитаемо и возделано, и куда взоры обращаются с вожделением, пока дорога не свернет опять в сухую, безжизненную, скучную степь. Потом сцена переменяется; местоположение становится разнообразнее; въезжаешь в хвойную рощу, род Сибирских кедров, но не высокого роста, в тени коих цветут лупины, того же рода и цвета, как и покрывающие в Кадьяке большие луга; если бы не встречался нам друг наш, огненная птичка, мы могли бы забыть, что находимся между тропиками.

На ночь мы всегда останавливались в селениях. Хижины поселян на горных равнинах не из тростника, как в жаркой полосе, но из нежной глины; в них нет сеткообразной рогожной койки и качающегося в ней креола, нет и круглых, из бамбукового тростника сплетенных кресел; все прочнее и соответственнее суровейшему климату. Жилище креола меблировано следующим образом. В одном углу, или и у стены против дверей, стоит образ Святого или Гваделупской Богоматери; у другой стены, на полках, расставлены тарелки, чашки и глиняная посуда; на третьей висит гитара, войлочная шляпа с широкими полями, и длинная, прямая, с обеих сторон острая шпага, с следующим изречением, которое золотыми буквами насекается на светлой стали:

No me satues sin razon,

No me enbaines sin honor.

Очаг строится в особенной хижине, подле жилого дома; там, во всякое время дня, увидишь одну из женщин семейства, стоящую на коленях и перетирающую между камнями маисовые зерна в муку, которая употребляется на лепешки для семейства и заезжих. Куски мяса висят под крышею для сушки; их режут, варят с зеленым или красным стручковым перцем в глиняном горшке, и это составляет любимое кушанье Мексиканцев. Хотя хозяйство их с первого взгляда кажется неопрятным, но они наблюдают величайшую чистоту в изготовлении кушанья; их глиняная посуда, сосуды для воды, которые сохранили свою форму со времен Монтесумы, всегда бывают чисты, и они ничего не ставят на огонь, именно ни какого мяса, не вымыв прежде мылом, и не выполоскавши. Они всегда услуживали нам с дружелюбием, и обращались с большим вниманием, за исключением непомерных цен за дурную пищу.

Проехав около 18 лег от Топика, мы на третий день вступили в страну, которая, но особенности своей и по непреодолимому впечатлению, на нас произведенному, заслуживает упоминания. Как далеко достигали взоры, земля была покрыта черными шлаками и кусками лавы, часто огромной величины; ни малейшее разнообразие не развлекало устрашенных взоров; черная, изрытая, обширная равнина простиралась под ногами нашими до краев горизонта. Трудно составить себе понятие о такой совершенной картине смерти в природе! В тундрах северной Сибири, которые зимою покрываются как бы саваном, и в ледяной равнине полярного моря, думал я некогда видеть символ смерти; но игра солнечных лучей, преломляющихся об лед и снежные кристаллы, имеет свою прелесть; белая равнина блестит тысячами алмазов, смарагдов, рубинов; а когда солнце скроется в густом снежном вихре, движение падающих хлопьев и чистая белизна их вновь напоминают о жизни. Здесь же, на месте необъятного горного пожарища, где владычествует совершенное отсутствие цветов, глаз, куда бы ни обратился, видит только черные массы: по истине, едва ли воображение может создать что либо ужаснее этого зрелища! Лишь только перебрались мы чрез сей потухший кратер, как нам показалось, что из мрачной могилы вступили мы в веселую жизнь. Светло зеленые маисовые поля, темно синие агавы, зеленовато желтый сахарный тростник, покрывали почву, как бархатные ковры, и деятельное население деревни Ahuacatlan, уподобляло ее немаловажному городку. Она стоит на речке; в ней прямые улицы, каменные строения, красивая церковь, лавки и, что для нас было всего важнее, порядочный, с окнами и дверьми, постоялый двор, pasado. Красивейших кипарисов мы не видали, разве только в Керетеро; во многих садиках деревни стояли группами апельсинные деревья, обремененные золотыми плодами, и ряды бананов тянулись вдоль берега речки. Мы приехали ровно в полдень, и несказанно страдали от жары на улицах. Мой термометр Реомюра, стоявший в 7 часов утра на 7° тепла, показывал в полдень в тени 20°, а на солнце 35 1/2. Так как мы на прогулке по улицам совершенно подвергались солнцу, то в течение пяти часов, из осенней Ситхинской температуры перешли в температуру горячих серных ключей.

На пути из Тепика, мы каждый день встречали караваны, шедшие с иностранными товарами от морского берега в провинции, или из внутренних областей к морю. По близости Агуакатлана случайно сошлось из разных сторон более 1000 мулов. Из северных деревень шли обозы с мылом, другие со шляпами и водкою; из Гвадалахары, с гитарами и медною посудою, а с юга, из Колимы, с кокосовыми орехами. Мы купили их несколько, по реалу (65 коп.) орех, и утолили жажду сладким, освежающим молоком. Погонщики мулов, arieros, и поселяне, rancheros, большею частью настоящие Мексиканцы, потомки древних Астеков; они говорят по-Испански, но кажется, сохранили характер своих предков. Они народ добродушный, услужливый, которым легко управлять; они заслуживают достойнейших правителей и наставников, нежели Испанские креолы, которые теперь управляют ими.