Владимир Корочанцев - Африка под покровом обычая

Смилостивившись, моро-наба удаляется во дворец и через некоторое время появляется в белой одежде, олицетворяя на сей раз свет дня, садится в кожаное кресло и часов до восьми принимает посетителей, ведущих тяжбы или просто просящих совета. Затем его «Мерседес» можно видеть на улицах Уагадугу.

Кстати, любопытна фигура камсаого-набы. У африканских правителей, как правило, не было обычая кастрировать сторожей своих жен, то есть не было евнухов. Исключение составлял двор моро-набы. «До недавнего времени, вплоть до правления Кома II (1905–1942), — пишет ларалле-наба в книге „История королевских обычаев Уагадугских моси“, — камсаого-паба сам был евнухом, и моро-наба наследовал все его имущество после его смерти». В подчинении камсаого-набы находился зу-соба, главный евнух.

Институт племенных вождей — по-прежнему влиятельная сила в республике. В каждой из 36 этнических групп Верхней Вольты есть своя четкая иерархия рангов, титулов; сохраняются многие традиционные институты. В каждой из 7200 деревень страны есть свой вождь, а в некоторых потомственные правители величают себя не иначе, как королями. Однако большинство королей почти столь же бедны, как и их подданные, хотя и пользуются рядом привилегий.

Моро-наба Кугри — потомок могущественных повелителей прошлого. Ныне он лишен всякой административной власти. Он — хранитель исконной религии, вековых обрядов и бытовых традиций моси. Хотя культ предков и остается господствующей религией моси, с потерей политической власти моро-набами он заметно переместился в сферу семейных и родовых отношений. Однако его влияние, тем более в деревне, никак нельзя преуменьшать. Эта вера определяет уклад семейной жизни. Все предписанные ритуалы строго соблюдаются, вплоть до регулярных жертвоприношений. Единственное изменение чисто практического толка состоит, впрочем, в том, что теперь в жертву все реже приносится баран и все чаще цыплята, более дешевые и доступные каждому. С культом предков пытаются соперничать ислам, католицизм, протестантство и синкретические религиозные течения.

«Каким бы анахроничным ни казался некоторым анимизм, — говорится в одной из лекций Вольтийской ассоциации африканской культуры, — можно с уверенностью утверждать, что он еще составляет фактор равновесия в современном традиционном обществе страны моси». Его считают также «фоном для других религий», так как многие вольтийцы посещают христианские храмы по воскресеньям и мечети по пятницам, а по возвращении домой взывают о помощи к искусно вырезанным деревянным божкам, духам умерших предков. И в этом заключен источник силы института племенных вождей.

Канули в вечность времена, когда кивок моро-набы, одно мановение его руки решало все, вплоть до согласия на колониальную оккупацию. В прошлом по пятницам после приема посетителей моро-наба со свитой министров спешил во дворец колониального губернатора, который для видимости не предпринимал никаких действий без консультаций с верховным вождем моси. В годы первой мировой войны моро-наба Ком II разрешил, например, мобилизацию вольтийцев в колониальную армию. Позднее он помог колонизаторам узаконить принудительные работы для покорных ему подданных.

Почувствовав новые веяния, племенные вожди стали приспосабливаться к ним и, подобно рабочим и служащим, в 1970 году объединились в… профсоюз для охраны своих интересов. «Профсоюз вождей» — уникальное явление, но и оно говорит о каких-то сдвигах в общественном сознании. Предводители поняли, что будущее, каким бы безоблачным оно ни казалось, зависит от изменений, которые происходят в экономике и общественной жизни страны. В основном сейчас это уже грамотные люди, и опираются они не только на веру и традиции, но и в какой-то мере на научные знания. Сам моро-наба Кугри закончил лицей во Франции.

— Вождь сегодня — это не вождь вчера. Его власть уже не столь безраздельна, как раньше, — ответил, пожав плечами, один из наб (советников) на мой вопрос о роли вождей.

Однако, когда решается вопрос о том, кому быть новым вождем, дело по-прежнему доходит до ссор и междоусобиц.

С институтом вождей нельзя не считаться. За кого проголосует неграмотный крестьянин? Согласится ли он бросить в землю горсть удобрений, перейти с привычного проса на рис или даже взять в руки плуг вместо вековой мотыги? На такие вопросы часто легче ответить, спросив об этом не его самого, а старейшину его деревни. Одного слова вождя часто достаточно, чтобы изгнать правительственного чиновника из населенного пункта, куда он только что был назначен. Обязанностью вольтийских вождей правительство — как и в некоторых других странах — сделало сбор налогов. В любом городе или округе вождь является, по существу, вторым мэром.

Разные бывают вожди. Были и такие, что вместе с народом умирали в боях против колонизаторов. Есть и такие, что от чистого сердца помогают крестьянам осваивать новые методы хозяйствования, внедрять новые культуры. Я слышал, как один из комбоемба (старейшин моси) убеждал односельчан, что удобрения таят в себе особые силы, увеличивающие жизненную энергию растений, и что предки одобряют их применение.

— Когда мы спорим о роли вождей, — сказал мне сотрудник газеты «Карфур африкэн», — то речь идет не о конкретных личностях, не о людях, волей судеб ставших вождями, а об общественном явлении, перенесенном в двадцатый век из глубокого средневековья.

Многие обычаи и традиции входят в прямое противоречие с нуждами социального прогресса, выглядят в наши дни изживающими себя, чужеродными явлениями. Однако в таких странах, как Верхняя Вольта, подход к традиции не может и не должен быть заведомо негативным. Разными бывают сами традиции. Реабилитация в нравах вековой культуры прошлого, отбор традиций, используемых в новых условиях, просто необходимы для формирования современной вольтийской культуры и воспитания гражданина новой Вольты.

— Преемственность — закон жизни. Патриотизм рождается на основе знания родной культуры и истории, — заметил как-то Франсуа Бассоле.

Однажды технический советник при министерстве внутренних дел и безопасности Вине выступил в столичном франко-вольтийском культурном центре с оригинальной гипотезой: вольтийцы и жители французской провинции Бретань имеют общих предков. Долгие годы этот иностранец скрупулезно изучал диалекты в деревнях области Кая, что севернее вольтийской столицы, и констатировал их сходство с языком бретонцев. Само по себе это сообщение, конечно, не лишено интереса. Но…

— Оно неактуально, — заметил после «сенсационной» лекции поэт Огюстэн Сонде Кулибали. — Уже и без этого различные лекторы десятилетиями вдалбливают нам в головы, что мы — не вольтийцы, что африканцем быть не такое уж и завидное дело. Эта гипотеза — еще один козырь в пользу подобных утверждений. К сожалению, даже сегодня нам еще приходится доказывать, что мы — не дикари, а такие же люди, как и европейцы, и что мы не хотим отказываться от своего африканского происхождения.