В переулках Арбата - Александр Анатольевич Васькин

– моя родина, и такою будет для меня всегда: там я родился, там много страдал и там же был слишком счастлив».

Смерть своего друга Лермонтова она оплакивала в письме от 18 сентября 1841 года: «Последние известия о моей сестре Бахметевой поистине печальны. Она вновь больна, ее нервы так расстроены, что она вынуждена была провести около двух недель в постели, настолько была слаба. Муж предлагал ей ехать в Москву – она отказалась, за границу – отказалась и заявила, что решительно не желает больше лечиться. Быть может, я ошибаюсь, но я отношу это расстройство к смерти Мишеля, поскольку эти обстоятельства так близко сходятся, что это не может не возбудить известных подозрений. Какое несчастие эта смерть; бедная бабушка самая несчастная женщина, какую я знаю. Она была в Москве, но до моего приезда; я очень огорчена, что не видала ее. Говорят, у нее отнялись ноги и она не может двигаться. Никогда не произносит она имени Мишеля, и никто не решается произнести в ее присутствии имя какого бы то ни было поэта. Впрочем, я полагаю, что мне нет надобности описывать все подробности, поскольку ваша тетка, которая ее видала, вам, конечно, об этом расскажет. В течение нескольких недель я не могу освободиться от мысли об этой смерти, я искренно ее оплакиваю. Я его действительно очень, очень любила».

М.Ю. Лермонтов. В.А. Лопухина-Бахметева. 1835 г.

Последняя фраза: «Я его действительно очень, очень любила» – звучала тогда не только из уст одной лишь Марии Лопухиной, но и ее сестры Варвары Александровны Бахметевой. Бахметевой она стала после замужества, а ведь ее фамилия могла быть другой. Варенькой Лопухиной поэт очень увлекся в свой «малый молчановский» период жизни, уже после Н.Ф. Ивановой. Современник писал: «Будучи студентом, он был страстно влюблен в молоденькую, милую, умную, как день, и в полном смысле восхитительную В.А. Лопухину; это была натура пылкая, восторженная, поэтическая и в высшей степени симпатичная. Как теперь, помню ее ласковый взгляд и светлую улыбку; ей было лет 15–16; мы же были дети и сильно дразнили ее; у ней на лбу чернелось маленькое родимое пятнышко, и мы всегда приставали к ней, повторяя: „у В[ареньки] родинка, В[аренька] уродинка“, но она, добрейшее создание, никогда не сердилась. Чувство к ней Лермонтова было безотчетно, но истинно и сильно, и едва ли не сохранил он его до самой смерти своей, несмотря на некоторые последующие увлечения; но оно не могло набросить (и не набросило) мрачной тени на его существование; напротив: в начале своем оно возбудило взаимность, впоследствии, в Петербурге, в гвардейской школе, временно заглушено было новою обстановкой и шумною жизнью юнкеров тогдашней школы; по вступлении в свет – новыми успехами в обществе и литературе; но мгновенно и сильно пробудилось оно при неожиданном известии о замужестве любимой женщины; в то время о байронизме не было уже и помину».

П.Е. Заболоцкий. Портрет М.Ю. Лермонтова. 1837 г.

Знакомство Лермонтова с Варварой Лопухиной случилось в первых числах ноября 1831 года, а 4 декабря он был приглашен на ее именины. Вскоре поэт написал: «Вчера еще я дивился продолжительности моего счастья! Кто бы подумал, взглянув на нее, что она может быть причиною страданья!» Эта запись тем не менее не отражала истинного положения вещей. Лермонтов в течение всей жизни то и дело мысленно обращался к личности Варвары Лопухиной. Учась в юнкерской школе, он нередко зарисовывал ее профиль в своих тетрадях, интересовался ею. Например, в письме к Марии Лопухиной он спрашивал: «Я очень хотел бы задать вам один вопрос, но перо отказывается его написать». Мария Лопухина правильно интерпретировала этот вопрос, поняв, о ком и о чем хочет узнать поэт, и написала, что Варенька проводит однообразные дни, охраняющие ее «от всяких искушений». Лермонтов успокоился, но не перестал вспоминать Вареньку. Однажды спор о ней стал причиной ссоры Лермонтова с его другом Акимом Шан-Гиреем, что говорит о том, что чувства к Варваре Лопухиной по-прежнему жили в душе поэта:

«Через год, то есть в начале 1834 г., я прибыл в Петербург для поступления в Артиллерийское училище и опять поселился у бабушки. В Мишеле я нашел опять большую перемену. Он сформировался физически; был мал ростом, но стал шире в плечах и плотнее, лицом по-прежнему смугл и нехорош собой; но у него был умный взгляд, хорошо очерченные губы, черные и мягкие волосы, очень красивые и нежные руки; ноги кривые (правую, ниже колена, он переломил в школе в манеже, и ее дурно срастили).

Я привез ему поклон от Вареньки. В его отсутствие мы с ней часто о нем говорили; он нам обоим, хотя и неодинаково, но равно был дорог. При прощаньи, протягивая руку, с влажными глазами, но с улыбкой, она сказала мне:

– Поклонись ему от меня; скажи, что я покойна, довольна, даже счастлива.

Мне очень было досадно на него, что он выслушал меня как будто хладнокровно и не стал о ней расспрашивать; я упрекнул его в этом, он улыбнулся и отвечал:

– Ты еще ребенок, ничего не понимаешь!

– А ты, хоть и много понимаешь, да не стоишь ее мизинца! – возразил я, рассердившись не на шутку.

Это была первая и единственная наша ссора; но мы скоро помирились».

Время шло, и в конце концов на горизонте возник другой жених: пусть не такой молодой и талантливый, зато основательный. Им оказался тамбовский помещик Николай Федорович Бахметев. Доброхоты быстро донесли эту весть до Лермонтова. «Когда разнесся слух, что Варенька Лопухина, „снизойдя одному из ухаживавших [за ней], выходит замуж“, поэт пришел в негодование, потом загрустил и долго не виделся с нею. Они случайно встретились опять в доме у общих друзей. Там объяснилось, что все вздор, что никогда не думала она любить другого, и что брак, о котором было заговорили, был исключительно проектирован родными», – указывал лермонтовед Павел Висковатов.

В письме к своей кузине А.М. Верещагиной Лермонтов довольно сдержанно отреагировал на ранившее его известие: «Melle Barbe выходит замуж за г. Бахметьева. Не знаю, должен ли я верить ей, но, во всяком случае, я желаю m-lle Barbe жить в супружеском согласии до празднования ее серебряной свадьбы и даже долее, если до тех пор она не пресытится». Всю свою горечь поэт выплеснул в творчестве, посвятив Варваре Лопухиной ряд стихотворений.

Но все же забыть Лопухину Лермонтову было не суждено, воплощение ее образа он искал и в других женщинах. Пятигорская