Юрий Аракчеев - Зажечь свечу

Дорога до Трубчевска стала еще одной радостью, хотя проехал я в тот день довольно много километров — сто пять.

За Выгоничами, когда началась уже она, эта великолепная дорога — серо-голубая, чистая, прямая, как растянутая тесьма, — было легонькое снижение, мостик через извилистую узкую речку, и у мостика на обочине лежали плашмя два дамских велосипеда, один на другом. Я замедлил ход, вгляделся в приречный кустарник, но никого не увидел. И послышался вдруг из кустов протяжный, лукавый девичий голос:

— Па-арень кра-си-и-вый… — пел он, кокетливо растягивая слова.

И почему-то я тотчас решил, что слова эти предназначаются мне. Но не остановился — ведь их двое там… Но, уже отъехав, с сожалением оглядывался: можно было бы поплескаться в речушке…

Посреди открытой, далеко видной, почти безлесной холмистой местности, под большим развесистым вязом, в его благодатной ароматной тени, под неумолчный, неугомонный, завораживающий треск кузнечиков был мой первый привал.

Зелено-голубой простор, редкие автомашины на шоссе, легкий ветерок, доносящий волны запахов, полная свобода, одиночество, и — никакой тоски. Земля родная, родные деревья, поля — родина… Вот, вот это и есть точка отсчета, вот это и есть, можно сказать, момент истины.

Начались деревни с очень какими-то одинаковыми названиями: Уру́чье, Ута, Яковск, Рябче́вск. Слева по ходу пролегла пойма Десны, она то приближалась на два-три километра, то удалялась, согласно своей прихоти. Иногда по далекому сгущению кустов и просвету меж ними угадывалось, где именно течет эта красивая река: дорога все время шла по возвышенности — и в обе стороны было далеко видно. Несколько раз я с трудом подавлял желание свернуть налево, к Десне, дороги не было, а если бы и была, то ясно какая — ведь здесь пески. Опять были ошеломительные спуски и довольно трудные подъемы, но все же теперь они брались гораздо легче, я втянулся. Всего раза два пришлось сойти на землю, поднимаясь в гору, и то это было в деревнях, где дорожники оставили старинный и пыльный, но зато надежный булыжник.

Кажется, в Яковске я медленно мучился на булыжном подъеме — все-таки в седле! — и какая-то местная тетя, договорив со своими приятельницами, отходя от них как раз в тот момент, когда я проползал мимо, сказала, глядя на меня и добродушно посмеиваясь:

— А я вот за голым пойду…

Да, как и раньше, я ехал по пояс голым, первые ожоги прошли, кожа покрылась загаром, стала мягкой, бархатной.

В Рябчевске я решил попросить воды — колодца у дороги так и не встретилось. Уже на выезде, поднявшись от обязательного в каждой деревне ручья, притока Десны, увидев сидевших на лавочке колоритных женщин — все в черном в такую жару, в белых головных платках, с одинаковыми, бурыми от загара лицами, — я решил спросить у них. Посмеиваясь, они смотрели, как я приближаюсь, как слезаю с велосипеда и веду его к ним. Одна из них с готовностью взяла мою фляжку, направилась в избу и почему-то очень долго не возвращалась, а три другие вежливо отвечали на мои вопросы о том, далеко ли отсюда до Десны, хорошая ли река, много ли рыбы. Река очень хорошая, рыбы много, уверили они дружно.

Удивительно: здесь никто уже не смотрел на меня враждебно, на мой, непривычный для них, облик. Да ведь и сами-то люди здесь, в этих старинных спокойных деревнях, держались без суеты, без показухи, с неброским достоинством.

САД МАРИИ ИВАНОВНЫ

Трубчевск — город пыли.

Булыжные древние улицы, почти нигде нет асфальта. И еще больше, чем в Козельске, на всем печать времени.

Конечно, наши впечатления относительны, конечно, они во многом зависят от настроения в данный момент, и, может быть, именно поэтому маленький, пыльный городишко Трубчевск оставил светлое воспоминание о себе.

Я остановился недалеко от его первых домиков, переоделся и, отерев лицо носовым платком от пота и пыли, медленно пошел по булыжной улице, внимательно вглядываясь в лица прохожих.

Вскоре встретилась женщина, увидев которую я понял: именно у нее нужно спросить.

— Отчего же? Конечно! — бодро ответила она. — У меня нельзя, к сожалению, у нас очень тесно, одна комната, но вот я вам объясню. Идите прямо, до первого поворота направо. Это будет улица Свердлова. Третий по этой стороне дом — там еще такой сплошной зеленый забор и калитка в заборе. Хозяйка — Мария Ивановна. Скажите, что вы от Марии Васильевны, поняли?

Когда я открыл калитку в сплошном заборе — «дверь в стене», — то увидел фруктовый сад, яблони с яблоками и двух женщин, одна из которых стояла на лесенке-стремянке, рвала яблоки и складывала их в корзину.

И опять такими неведомыми путями ворвалась в путешествие моя юность.

Такой же вот большой фруктовый сад был когда-то в Никольском под Москвой, где тетя моя снимала полдачи на лето, мне было 13 лет, и я гостил все лето у тети. Я бегал летними днями по Никольскому и за окраину его — на поле и в лес, разведывал все новые, жутко захватывающие своей новизной и прелестью места, заросшие разнообразной травой, редкими цветами, кустами, деревьями; ловил бабочек и накалывал их в специальный ящичек, расправляя по всем правилам, вычитанным у Аксакова; зачем-то все пытался варварски ловить птиц — синичек, трясогузок и воробьев, — делал силки, хитро посыпал их приманкой, а утром просыпался в серую рань и, затаив дыхание, с ужасом выглядывал из-за угла дачи: не попался ли кто? Никто, к счастью, не попадался… Сад хозяйки был весь со стороны той, другой половины дачи, где жила она со своими домашними, мне было строго-настрого запрещено ходить на ту половину участка, и я лишь понаслышке да потому, что она иногда угощала нас какими-нибудь ягодами или фруктами, знал, что растут у нее в саду и малина, и смородина, и крыжовник, и вишня, и слива, и яблоки разных сортов, и даже — что почему-то особенно трогало меня — груши. Запретный, как будто заколдованный сад снился мне потом много лет, стал мечтой. Ах, как хотелось побродить по этому саду, самому собирать тугие скользкие яблоки, мягкие сливы, ароматные переспелые груши. И по странному совпадению хозяйку в Никольском звали так же, как и хозяйку сада в Трубчевске, — Мария Ивановна…

Мария Ивановна из города Трубчевска отнеслась ко мне сразу очень радушно, налила свежей воды в рукомойник, предложила мыло и чистое полотенце, разрешила рвать яблоки в своем саду. Она отвела мне койку на маленькой светлой веранде, постелила крахмальные голубоватые простыни и дала шерстяное новое одеяло. На веранде во множестве стояли разросшиеся растения в горшках, стекла были до холодной прозрачности вымыты.