Юрий Аракчеев - Зажечь свечу

Милый дяденька — рыбак рыбака видит издалека! — однако я с тревогой смотрел, как из-под шин его развалины пылит песок и стелется сзади дымом, оглянувшись, удостоверился, что у меня — то же самое, и уж совсем стало волнительно, когда нас обогнал грузовик и за его задними колесами творилось такое… Желто-коричневые клубы ярились скрытой мощью, пухли, росли, и, когда грузовик проехал, нас накрыло белое, непроглядное облако. Мужичок на своем велосипедике в двух шагах от меня был как расплывчатый призрак и как раз в этот самый момент договаривал свою последнюю фразу:

— …а доехать можно, конечно, что ж…

Пыль довольно быстро осела, я огляделся и, несмотря на свое беспокойство, увидел картину просто замечательную. Вокруг было желтое, зеленое, голубое. Широкая медовая дорога простиралась вперед; справа, под углом к ней, за кустами и чуть внизу, виднелась другая, по ней сейчас ехал еще один неизвестно откуда взявшийся грузовик — маленькая темная точка, — а за ним стелился живой клубящийся золотой хвост. Людей нигде не было, строений тоже — только песок, кусты и деревья под бледно-голубым небом, и чудилось, что мы с моим спутником попали в сказочную страну. Страну живого песка. Он был тих и неподвижен, этот песок, но, казалось, он только и ждет случая, чтобы взвиться, взлететь, посветиться на солнце каждой песчинкою и, полетав, бесшумно осесть опять, выжидая нового случая… И в этой обманчивой неподвижности его виделось загадочное коварство.

Вскоре мужичок пожелал мне счастливого пути и свернул по тропке направо, поднимая за собой маленькие смерчи, а я опять остался один, совсем один под ярким палящим солнцем, во власти песка.

До Дьяконова пришлось слезть с велосипеда раза три — колеса не проворачивались. Дьяконово — очень симпатичная деревушка: среди леса, какая-то затерянная. Если бы не такая дорога!.. При подъезде к ней встретила меня табличка: «Ящур! Остановка транспорта запрещена». Но разве мог я ехать, не останавливаясь? Почти через всю деревню пришлось идти пешком, волоча за собой ставший обузой транспорт, руки уже начинали ныть, фляжка была пуста. Спрашивать молоко здесь, наверное, — верх глупости. Все же пить так хотелось, что мрачные мысли о неизвестной мне болезни отступили на задний план. В одной из избушек, которая показалась мне чище, я решил попросить хоть воды. То есть я бы, конечно, сам достал из колодца, но колодцы все были без ведер.

Я прислонил велосипед к забору — за забором ярко желтели подсолнухи — и постучал в дощатую дверь. Открыли не сразу — в дверях показался настороженный молодой парень. Пригласив в избу, он дал мне воды, зачерпнув ковшиком из ведра. Плюнув на предосторожности — живут ведь люди, — я начал пить. В избе, которая изнутри была совсем не такой чистой, как снаружи, прямо на полу копошились голопузые маленькие дети. Я пил, а сам внимательно рассматривал их, стараясь найти страшные признаки неизвестной болезни. У одного был что-то слишком большой животик, но, может быть, так оно и должно? Никаких других признаков не было. Из этого же ковшика я наполнил опустевшую фляжку.

Еще когда я пробирался через Дьяконово, встреченные женщины с жалостью смотрели на меня, покачивая головами.

— Так на Дудоровский ехать? — спросил я.

— Так, так, — ответили мне. — Ох, сынок, сынок, и куда ж тебя занесло? До Дудоровского еще наплачешься.

Ехать теперь было почти нельзя, лишь время от времени я садился в седло и проезжал метров двадцать — тридцать, изо всех сил давя на педали. И приблизительно через час очутился километрах в трех от этой маленькой ящурной деревушки.

Лес, густой смешанный Брянский лес, захламленный, кочковатый, с болотцами и камнями. Среди этого леса — довольно широкая песчаная река, которую лишь в очень далеком приближении можно назвать дорогой. Ноги тонут по щиколотки, колеса велосипеда — до спиц, ровно настолько, сколько нужно, чтобы, сев на него, не сдвинуться с места. Его и просто так волочить за собой трудно. Бывают разъезженные дороги, с краю которых или параллельно которым бегут утоптанные пешеходные тропинки. Здесь — каждая тропка моментально превращается в песчаный ручеек, а по целине нельзя провести машину и несколько метров — хворост, кустарник, камни, кочки.

Ставшее безжалостным палящее солнце. И — ощущение ничтожества своего перед обступающей громадой леса.

А под ногами — вязкое горячее месиво, которое называется по карте «шоссе». Кое-где сквозь песок проглядывают уложенные в продольный тесный ряд бревна.

Вода во фляжке, хоть она и была ящурная, кончилась очень быстро. Дальше все продолжалось на одной лишь голой выносливости.

И все-таки этого чувства я никогда не забуду. Чувства уверенности, что, несмотря ни на что, все кончится хорошо. Чувства уверенности в себе. Эти три или четыре часа, что я был наедине с дорогой, Брянским лесом и солнцем, чему-то новому научили меня и еще раз дали понять: все хорошо, пока ты не падаешь духом, все устроится лучшим образом, трудности обернутся удачей, неудачи — счастьем. Не бог весть какое серьезное испытание, а все же приятно.

ПОСЕЛОК

Первой мыслью, когда я выбрался из леса и увидел домики поселка, была мысль о молоке или хотя бы о воде. Однако около изб что-то не видно было людей. Наконец из-за угла появилась скамейка у забора, на которой сидела молодая женщина с двумя детьми. Они играли. Странно было увидеть эту идиллию после безлюдной дороги в диком лесу. Обыкновенная женщина, обыкновенные дети.

Приблизившись, я спросил у женщины:

— Где тут молока можно попить, не скажете?

Женщина как-то очень просто посмотрела на меня, на мой запыленный и, наверное, очень измученный облик и ответила вежливо, с сочувствием:

— Вон, третья изба, если отсюда считать. Спросите там. Там тетя живет, у нее корова, они всегда молоко продают.

И дорога, страна заколдованного песка, затерянная ящурная деревушка Дьяконово, дремучий лес — все это вдруг отодвинулось далеко. Вокруг были в беспорядке разбросаны домики довольно большого, как видно, рабочего поселка. Я огляделся. Но и там, откуда я шел, по краям безобразно развороченного, перевитого месива дороги стояли одинаково запыленные серые избы. Крайние деревья леса тоже были какие-то серые.

Я устало направился туда, куда показала женщина.

На стук из конуры за забором выскочила маленькая отчаянная собачонка. Больше никого. Пришлось вернуться и снова расспрашивать.

Выяснилось, что у тетки с молоком два домика — один этот, маленький, нежилой флигелек, и другой — на той же самой усадьбе, только с противоположной стороны. Надо пройти по улице до поворота, повернуть и там не ошибиться, найти именно тот дом. Новый, под новой крышей.