Схватка (повести о чекистах) - Юзеф Янушевич Принцев

Клобуков охотно ответил:

— Их не было смысла включать: это настолько грубая подделка, что принимать их всерьез — значило бы только показать собственное невежество.

Яковлев одобрительно кивнул, но тут же спросил:

— А зачем вы хранили явную подделку у себя дома? Да еще где хранили — в духовке!..

Клобуков добродушно улыбнулся:

— Таким холстам духовка — самое подходящее место!.. Надо было где-то хранить — сунул куда попало! Тем более что жена у меня пироги не печет.

Яковлев снова одобрительно кивнул на эти слова и неожиданно спросил:

— А что вы можете сказать о картине, на которой изображена голова Иоанна Предтечи?

— Голова Иоанна Предтечи? — переспросил Клобуков медленно. — Как будто попадалась она мне где-то, но сейчас не упомню...

— Да, вы забыли упомянуть о ней в своей ведомости, — подтвердил вежливо Яковлев. — А ведь «Иоанн Предтеча» также был переправлен Тарновской Баламбесу.

Клобуков поспешно согласился:

— Да-да, вы совершенно правы! Эту картину вместе с тремя другими Баламбес привозил в Ленинград в последний свой приезд. Да, голова Иоанна Предтечи на серебряном блюде! Работа, по-моему, очень хорошего итальянского мастера, но определить автора я затрудняюсь. Так что это моя оплошность, что не включил ее в ведомость...

— Вы эту картину видели когда-нибудь раньше?

Клобуков лишь плечами пожал:

— Ну откуда же?..

— Значит, не видели? — повторил Виктор Борисович.

— Нет.

— Так и занесем в протокол! — заявил Яковлев.

Что-то в его тоне не понравилось Клобукову, он поднял на следователя глаза, губы его дрогнули, но он промолчал.

Тем временем, пока Яковлев допрашивал Клобукова, Герасимов беседовал в своем кабинете с Тарновской. Тарновская вела себя свободно, непринужденно, охотно отвечала на все вопросы: видимо, раз и навсегда решившись спасать себя, она не считала нужным выгораживать других соучастников.

— Татьяна Сергеевна, — попросил Герасимов, — расскажите о вашей последней встрече с Александром Баламбесом.

— С Сашей? Ну он прилетел вечером шестого апреля из Таллина, привез с собой четыре картины. Среди них были «Пейзаж с хижиной» Ван Гога, «Пейзаж с камнями» Сезанна и абстрактная композиция Кандинского. Четвертый холст — «Иоанн Предтеча», без подписи: на темном фоне полупрофиль лица с выразительными глазами. Глаза прямо как живые, и удивительно хорошо написанные длинные волосы. Я эту картину знала хорошо, она раньше принадлежала Клобукову, он ее продал Баламбесу.

— Вы уверены, что эта картина принадлежала Клобукову?

— А как же! Ведь я лично купила ее у него, а затем переправила Саше Баламбесу!

— Так зачем же Баламбес снова привез ее в нашу страну? — поинтересовался Герасимов.

— А он хотел получить на эти картины справку о подлинности — от какого-нибудь нашего музея: Эрмитажа, Русского музея... За границей такая экспертиза стоит очень дорого, да и специалистов там мало.

— И кто должен был ему такую справку добыть?

Тарновская несколько замешкалась, затем, чуть кокетничая, улыбнулась и сказала:

— Видимо, он на меня рассчитывал. Видите ли, это можно сделать так: если есть какой-нибудь знакомый, который выезжает за границу, то у такого человека есть официальный повод предъявить картины в музее, с тем чтобы выяснить, можно ли их вывезти за рубеж.

— И как же вы поступили в этот раз?

— Я показала картины Клобукову. Он рассердился на Баламбеса, который купил у него «Предтечу», а теперь требует справку. Относительно «Иоанна Предтечи» Клобуков заявил, что это — подлинник работы итальянского мастера шестнадцатого века, очень хорошее полотно, и показывать его в Эрмитаже нет смысла. Баламбес согласился с ним и увез «Предтечу» снова в Таллин, а остальные холсты остались у меня.

— А дальше как развивались события?

— Седьмого апреля я не попала в Эрмитаж, он был закрыт. Восьмого апреля была занята домашними делами, и потому Клобуков у меня на квартире стал заполнять описанием картин Сезанна, Ван Гога и Кандинского бланки Русского музея, которые случайно оказались у меня дома.

— Как это «случайно оказались»? — спросил Герасимов. — Это же официальный бланк!

— Я не помню, Петр Васильевич!..

— Вспомнить придется, Татьяна Сергеевна! — твердо произнес Герасимов.

Тарновская опустила глаза.

— Хорошо, мы еще вернемся к этому вопросу, — сказал Герасимов, — а сейчас рассказывайте, что было дальше.

— Дальше ничего уже не было, — печально произнесла женщина. — Клобуков в тот день не дописал справки для Баламбеса, он ушел домой вместе с бланками и картинами. А утром меня арестовали...

— Кто обещал Баламбесу предоставить акты экспертизы на эти картины — вы или Клобуков?

— И я, и Клобуков. Предварительный разговор вел с ним Клобуков по телефону, он заверил, что справки достанет. А о картинах они говорили как о трех финских мальчиках, которых надо поселить в гостинице.

— Что вам известно о коллекционере Борисе Маймане?

Тарновская лишь пожала плечами:

— Мне эта фамилия ни о чем не говорит.

Длившееся несколько месяцев расследование подошло наконец к завершению. Яковлев вызвал в последний раз Клобукова. Он не ждал от него раскаяния и чистосердечного признания: за прошедшее время Яковлев уже убедился, что Клобуков ни в чем не признается и ни в чем не раскается. Слишком долго этот, без сомнения, умный человек жил в обстановке, которая выработала в нем убеждение: есть одна мораль, одни законы — для людей обычных, заурядных, и есть другая мораль, другие законы — для людей неординарных, исключительных, для тех, кто «умеет жить». Клобуков «умел жить», хотя для этого ему пришлось много лет жить двойной жизнью, и эта двойная жизнь также стала его сущностью, его привычкой, больше того — его характером.

Как и в первый день допроса, Клобуков вошел в кабинет Виктора Борисовича неторопливым осторожным шагом. Лицо его за время пребывания в следственном изоляторе почти не изменилось, лишь мешки под глазами стали заметнее да одежда выглядела более мятой. Он был брит, но отпечаток неухоженности, характерный для осужденных, уже сроднился с ним. Держался Клобуков так же почтительно-вежливо, как тогда, когда Яковлев впервые увидел его.

— Здравствуйте, Виктор Борисович, — сказал Клобуков войдя, а когда опустился на стул, спросил: — Пока еще не начался допрос, позвольте спросить: вы ознакомились уже с ведомостью, составленной мною?

— Да, познакомился.

— Позвольте полюбопытствовать, какое ваше мнение о моих выкладках?

— Очень интересная памятная записка, — искренне произнес Виктор Борисович, и эта искренность в его голосе не то чтобы обрадовала, а насторожила Клобукова.