Фредерик Неваль - Гробница Анубиса

— Да. Тот самый Ксавье, что подписал…

Вдруг ужасающая мысль пробуждается в моей голове. Коллекция Тутанхамона! Его знаменитая посмертная маска! Похищение по всем пунктам соответствовало характерному для Гелиоса образу действий.

— Гелиос, — хрипло выговариваю я, — какая она, эта ваша маска?

— Погодите немного. Гиацинт скоро снабдит вас всей необходимой информацией.

— Вы имеете какое-нибудь, близкое или отдаленное, касательство к тому, что случилось сегодня утром в Бурже? — Этот вопрос я решаюсь пролепетать едва слышным голосом.

Телефонная трубка отзывается резким саркастическим смешком.

Во рту у меня вдруг так пересыхает, что язык липнет к нёбу, будто клочок кожи.

— Морган, вы меня оскорбляете, — цедит он с угрозой.

— У меня не было такого намерения. Но я надеюсь, что вы не пошлете меня вдогонку за бандой до зубов вооруженных наемников или не предложите порыться в тайнах египетских секретных служб, чтобы перехватить маску Тутанхамона.

— О! Морган, а почему бы мне не прибрать к рукам Сфинкса? Маска Тутанхамона… Прелестная безделушка, охотно бы ее приобрел, но нет. Скорблю, но вынужден вас разочаровать — маска этого бедного малого мне в высшей степени безразлична. Хотя это похищение, прямо скажем, мастерская работа, истинный шедевр и, разумеется, весьма прискорбный факт для такого ученого человека, как вы, да и для культуры трагична потеря подобных экспонатов, я тем не менее лелею куда более возвышенные притязания. У маски, которая меня интересует, не аккуратненький вздернутый носик, а длинная шакалья морда и заостренные уши.

— Анубис?

— Я же вам сказал: Гиацинт свяжется с вами. А пока спокойной но…

— Подождите! Мой отец…

— Внесем ясность, Морган: это сделка. Я вытаскиваю для вас каштаны из огня в этих делах с вашим отцом и вашим другом, но взамен вы мне приносите маску. Выбирайте.

— Но я не…

— Да или нет? — (Я прикусил язык, пытка была невыносима.) — Отлично. Даю вам время поразмыслить до прибытия нашего дорогого Гиацинта.

— Постойте! Гелиос!

Он повесил трубку.

Терзаемый яростью и бессилием, я прошелся по саду.

Шантаж. Снова… В тот раз он использовал Этти, теперь — отца. Значит, у этого человека нет ни капли совести, он ни перед чем не остановится? А мне сейчас; при таких обстоятельствах, пускаться в новую погоню за сокровищем…

Я провел целый год, бегая с братом по психиатрам и невропатологам, день и ночь глаз с него не спускал, от меня не мог ускользнуть малейший рецидив, я улавливал самый слабый сигнал тревоги, изо всех сил помогая ему снова стать самим собой. Долгие месяцы я себя изводил и мучил, поскольку знал: если здоровье Этти не поправится, папа опять замкнется, я потеряю его навсегда.

Сколько раз я впадал в отчаяние, теряя силы на этой изнурительной дистанции! А Мадлен — сколько раз она спешила на помощь, когда мне становилось уж совсем невмоготу: с одной стороны Этти, с другой работа, а тут еще несвоевременные папины эскапады и все эти мелкие повседневные заботы, которые, как они ни смешны, способны в два счета оборачиваться адской мукой…

Те несколько дней в Греции должны были стать прологом новой жизни, знаком того, что все худшее осталось позади, существование наконец нормализуется. И вот, извольте, вместо этого я опять качусь в пропасть.

Я чувствовал себя одновременно изнуренным и готовым взорваться, подавленным до крайности и взбешенным: сил у меня и так едва хватало, чтобы вынести все то, что свалилось на мои плечи за последние несколько часов, и тут еще Гелиос. Охота за сокровищем… Когда отец в тюрьме, один из лучших друзей попал под подозрение по моей вине, а брат в любой момент может опять сорваться в депрессию.

«Я не выдержу… На этот раз — нет», — думал я и ладонями машинально тер себе лицо.

И однако же придется; я должен отыскать эту маску, если такова цена за то, чтобы отец вышел из тюрьмы, а Франсуа Ксавье оставили в покое. Чего бы это ни стоило, я расплачусь. Гелиос, конечно, гнуснейший из шантажистов, но я знаю, как велико влияние этого негодяя, а уж когда на карту поставлены его интересы, оно просто огромно.

В который раз я спрашивал себя, что заставляет этого таинственного миллиардера рассылать по всем концам света свои шайки в погоне за древностями, историческая ценность которых не представляла для него ни малейшего интереса. Ведь Гелиос не имел ничего общего с коллекционером, слегка помешанным на почве страсти к антикам. Какой коллекционер древностей, достойный этого имени, отказался бы от невообразимых сокровищ, переполняющих гробницу Александра Великого, ради того, чтобы заставить меня гоняться за титановым мечом?

Я знал, притом из источника, который надежнее любого другого, что Морган Лафет работал на него, добывая ему интересующие его предметы. Может быть, речь шла об артефактах, имевших двойную ценность — эзотерическую и псевдонаучную? Чего доброго, Гелиос — один из тех одержимых, что ищут философский камень, кольцо фей или секрет вечной молодости. Во всем этом тумане прорисовываются лишь два очевидных факта: он платит щедро, и связи у него такие, что заставили бы побледнеть президентов пяти самых великих мировых держав. Но вот что любопытно: все эти люди, чьи имена теснятся в его записной книжке, они хоть когда-нибудь видели его лицо? Или они знают о нем не больше моего? Подозреваю, что о нем ничего не известно даже тем доверенным лицам, кому Гелиос поручает объяснять, в чем состоит наша задача, и выплачивать нам деньги.

Все это казалось нереальным. Этот человек располагал несметным состоянием. Десятки людей — наемники, охотники за сокровищами, архивисты, историки и невесть кто еще — работали на него, и… и ничего. Хоть бы какой слушок просочился! Гелиос оставался голосом в телефонной трубке, чековой книжкой с неограниченным кредитом и дамокловым мечом, висящим у нас над головами и готовым обрушиться на каждого, чья нескромная болтливость или другое отклонение в образе действия спровоцирует это. Я имел случай наблюдать способы, какими он разрешал проблемы подобного рода, и лучше бы мне не видеть их результата.

У дома соседей заухала сова, и я откинулся на спинку кресла, внезапно ощутив, до какой степени устал. Волоча ноги, я побрел прочь из сада, поднялся к себе в комнату, снял ботинки и отшвырнул их так, что они укатились в дальний угол, отцепил кожаный ремешок, стягивавший мои волосы на затылке, рухнул на кровать и бессмысленно уставился взглядом в потолок.

Надежда урвать несколько часов отдыха, казалась мне чистой утопией. Однако глаза сами собой закрылись, и я, лежа одетым поверх одеяла, так и провалился в черную яму. Во сне я, похоже, метался, терзаемый жестокими кошмарами: когда Мадлен, легонько потрогав за плечо, разбудила меня, причем я мог бы поклясться, что задремал самое большее минут на десять, одеяло и простыни были в жутком беспорядке, а подушки валялись, разбросанные на полу.