Рекло. Роман об именах - Владислав Дронов

лежал прямо передо мной, внутри была металлическая бензиновая зажигалка, на ней был выгравирован диско шар. Я высек искру, двери склада отворились. У входа стояло пять человек во главе с тем самым мужиком, который и привёл меня сюда первый раз. Мне показалось, что он впервые за день посмотрел мне в глаза, а потом завопил:

– Это не старший эддуба! Да кто ты такой?!

Этот простой вопрос произвел выстрел прямо в моей неокортекс. Кто я? Почему я связан именно с этим телом? Почему мы связаны? Что есть моя личность? Моя личность определяется всем телом или только отдельными её частями? Смог бы я жить так, как живет это тело? Я десять лет назад, и я сейчас – это один и тот же человек? Что есть я? Как мне достичь я?

Передо мной разверзлась тёмная пустота, гигантская и необъятная. Время вокруг меня остановилось, а тьма укутывала всё обозримое пространство. Горящая зажигалка начала падать из моих рук. Заговорил голос, который я воспринимал своими костями, потому что вслух сказано ничего не было. Это были вибрации и эхо. Голос громогласно и величественно сказал всего три слова.

– Я.

В этот момент перед моими глазами пронеслась вся моя жизнь, от самого рождения до этой самой секунды. Первая улыбка мамы, когда я начал изображать самолет, увиденный мною по телевизору в каком-то старом боевике. Руки моей бабушки, треплющие мои волосы тёплым летним днем после того, как я помог собрать ей клубнику на даче. Кулак моего одноклассника, летящий прямо мне в лицо после словесной перепалки на перемене. Первое падение с дерева. Первый поход в кино, я, кажется, забыл свою кепку в зале, пришлось вернуться за ней. Дедушка учит меня рыбачит. Мой выпускной. Я иду с ней вдвоем вдалеке от всех по остывающему после жаркого дня асфальта. Мы говорим всю ночь, я провожаю её, а потом иду час домой, вглядываясь в небо.

– Ты.

В этот момент передо мной открылась панорама станицы Старороговской. Всё было похоже на большой организм. Я видел всё сверху. Я видел все судьбы. Я видел каждого. Кроме себя. И кроме её.

– Единое.

В этот момент мне открылась правда обо всём. О моей природе. О природе происходящего. О том, что нужно делать. О том, насколько всё ничтожно и абсурдно. О том, насколько это прекрасно. О том, насколько всё бессистемно и детерминировано одновременно. О том, кто есть мой друг. О том, что есть мой друг. О том, как стать целым. О том, как стать счастливым. О том, о чём нужно мечтать. Но почти всё я забыл. Но не забыл главное.

Я чувствовал, что мне нужно сказать что-то в ответ. Разум сам подобрал нужное слово:

– Мы.

В этот момент тёмная пустота завибрировала сильнее прежнего и начала рассеиваться. Сквозь дымку был виден растущий столп огня. Позади меня чувствовался ужас. Впереди чувствовалось обжигающее тепло. Вспышка медленно поглощала меня, пока не превратилась в темноту. Только в этот раз не в полную темноту, а пустую. В такую, в которую ты попадаешь, когда засыпаешь. А уже потом я проснулся в своём прежнем теле на берегу реки. Передо мной стоял Богдан Алексеевич и Джотто Иванович, издалека смотрел Ий. Обессиленный я бросился на него с кулаками, свалил его на землю и колотил, что есть мочи, пока меня не оттащили. Они, наверное, думали, что я землю луплю. Я окончательно потерял сознание, а проснулся уже в своей привычной обители на втором этаже дома Богдана Алексеевича. Меня окружала куча народу Очередное моё потрясение – обыденный повод для сбора в гости. Но я знаю, что эта встреча будет в последний раз. Этого не знает Ий, но знаю я. Мне вроде даже что-то снилось, но совсем не могу припомнить, что именно. Кажется, что-то важное. Я уже привык к этой картине, но остальных всё ещё что-то тревожило. Что вообще может пойти не так? Моя смерть сотрётся отсюда, как стирается со старого дерева любые следы, влияющие на его рост в молодости. Моя могила здесь не станет фундаментом чего-то. Остаётся лишь тот вариант, что они действительно дорожат мною. Но почему? Даже если я не погибну, то уйду. Надежда? На что им надеется? На то, что я буду тем, кто не позволит уничтожить деревню. Так я уже сделал это, разве нет?

Со мной наедине осталась Она. Ийа, кстати, видно не было. Она спросила у меня:

– Если бы у тебя был бы выбор, забыть всё, что происходило здесь или помнить, то что бы ты выбрал?

По мне так, человек – это промелькивающая среди воспоминаний искра. Возьмём меня десятилетнего и меня сейчас. Допустим, ко мне подойдут и скажут: «Помнишь, ты в десять лет поступил очень плохо, отобрал у Васечки такую крутую палку. Что ты об этом думаешь?». А что мне про это думать, если я этого не помню. Этот поступок совершил абсолютно другой человек, не имеющий ко мне сейчас почти никакого отношения. Мой разум сопоставил это воспоминание с мной существующим в этот момент, выявил несоответствие и удалил ненужное. Этот ужасающий поступок совершил я, но ко мне сейчас это отношение не имеет. А если удалить все воспоминания о почти что месяце моей жизни здесь? Я снова разделюсь? Но ведь всё, что тут происходило произошло со мной осознающим себя. Произошло слишком многое, чтобы моя личность не изменилось. С потерей памяти произойдёт откат до предыдущей версии меня. Мне кажется, что «откатываться» в таком случае нужно будет до той ночи, когда мне вздумалось ехать на практику. Или ещё дальше, когда я решил поступать. А, может, вообще дальше, когда мама похвалила мои первые статейные потуги. Или ещё дальше? Наверное, придётся «откатиться» в тот день, когда я впервые действительно серьезно сказал фразу: «Не надо», но она не подействовала. Вернее, мне внушили, что она не подействовала. Мне кажется, что это довольно распространенная проблема моего поколения. Не знаю, как там у ребят из других регионов, но теперь я осознаю, что видел такое в столице часто. Слово? Я пролистал десять видео. Слово? Учительница всё равно поставит мне двойку, так работают школы везде, здесь оценивают, а не говорят. Слово? А вдруг ко мне сами обратятся? Не обратятся. Слова «вас сами спросят» – самое деструктивное, что может прочитать молодой человек сейчас. Между нами лишь болтовня и никаких разговор. Я понял это здесь. Даже моё соревнование с тем мальчиком было полнее всех коммуникаций до посещения Старороговской. Что мне мешало говорить там так? Не отнять того, что эту концепцию понимал другой Я. К