Юрий Пшонкин - Пленник волчьей стаи

Атувье поднялся на седловину. Одинокий след волка уходил куда-то на сопку. «Теперь нас будет двое,— успокоился Атувье, разглядывая следы.— Однако, ста­рик здорово напугал меня»,— улыбнулся он, без труда определив, что хвостатый — старый волк. Кто-кто, а пас­тух Атувье теперь лучше многих пастухов знал, какой хвостатый какие следы оставляет.

Днем Атувье отнес немного костей на то же место, где оставил кишки. И сам он тоже хорошо попировал. Съев сырую печенку, разрубил голову оленухи и при­нялся выедать мозги. Сырые мозги — вкусная еда, полез­ная, быстро силы восстанавливает.

Атувье увидел Седого на закате. Старик пришел к месту ночного пиршества и с жадностью принялся об­гладывать новое подношение человека. Атувье сидел у костерка и все видел. Он радовался появлению волка, как радуется одинокий путник нечаянной встрече в тундре с другим путником.

— Старик, держись подальше от сохжоя! — крикнул Атувье.— Дикарь может испугаться тебя и уведет стада. Я сказал.

Седой перестал глодать кость, поднял голову. Чело­век подает голос. Он что-то говорит на своем языке. По интонации голоса волк понял: человек не грозит ему. Он успокоился. Насытившись, Седой начал прятать оставшиеся кости на склоне сопки под корнями листвен­ниц. Впереди долгий Большой Холод.

Как ни старался Атувье увидеть старого волка днем, как ни старался приманить его к себе, ничего не вышло. Только в сумерках Седой появлялся у седловины и все время был настороже. Волк — не собака, он не возьмет из рук человека кусок мяса. Даже старый. Волки — гордое племя.

Три дня и три ночи стояла хорошая погода. Атувье ушел подняться на три сопки, в надежде отыскать те приметные, мимо которых он проходил, когда пресле­довал стадо. Напрасно искал — другие сопки загороди­ли их. Только одно узнал: сохжой вел стадо на закат солнца — на запад. Атувье с завистью смотрел на летав­ших воронов, которые могли подняться так высоко, что, наверное, увидели бы дым костра его яранги. «Тынаку, наверное, думает, что меня задрал медведь или забралак себе река,—вздыхал он.—Трудно ей, однако, сейчас».

Тынаку почернела от тревоги и горя, оглохла от тиши­ны, что навалилась на белые сопки, заснувшие леса, притихшие реки. Уже много лун после десяти прошло, а муж все не возвращался с охоты. Где он? Немало опас­ностей подстерегает одинокого охотника в тундре, в соп­ках. Его может задрать медведь, разорвать волчья стая, его могут взять река или похоронить живые камни, кото­рые сбегают со склонов сопок. С одинокими пастухами и охотниками любит шутить старушка Келле, уводя их с верной тропы в незнакомые места. Голод и холод не страшны чаучу в эту пору. Снега еще мало, можно найти запасы мышей, а на ветках кедровника еще висят шиш­ки. И реки не совсем замерзли — рыбой кормиться мож­но. Вот когда наступит настоящий эленг или кыткытык — тогда плохо придется одинокому, заблудившемуся охот­нику или пастуху. А у ее мужа лук вместо ружья, и нет с ним верной собаки. Тревожные мысли не уходили из головы Тынаку ни днем, ни ночью. От горя и страха она поникла, почернела, словно молодая березка, которую опалили ранние заморозки.

Однако надо было жить. Жить ради Тавтыка. Сыну еще неведомыми были заботы и горести мира, в который он пришел, и маленький чаучу требовал, чтобы его кормили, меняли травяную подстилку, забавляли. Тав­тык, только он, удерживал Тынаку от черной полыньи. Упавшая в воду мать Тавтыка не забыла знака, подан­ного ей «верхними людьми».

Материнство — великий источник силы. Забота о ребенке заслоняла тревогу и страх, заставляла делать много дел. Днем ей было легче жить: очаг требовал дров, сын — еды, одежда — починки. Зато длинными ве­черами и ночами, забравшись под полог, Тынаку часто плакала. Она плакала и чутко вслушивалась в тишину, боясь услышать голоса волков, боялась, что к яранге вот- вот подойдет медведь-шатун или... какой-нибудь охотник. Перед тем как лечь, Тынаку приносила дары духам- охранителям домашнего очага. Подношения ее были бед­ные — кусочек мяса, кусочек рыбы или красивый каме­шек, но пока духи не гневались. Еще ни разу к яранге не подходили ни волки, ни шатуны-медведи. Только одна копэй бродила возле одинокого человеческого жилья, но Тынаку ее не боялась. Росомаха не нападает на людей. Тынаку даже обрадовалась ей (все-таки живое существо рядом) и оставляла на ночь позади яранги кожу от юколы, кости, мяса. Росомаха, по всему, была довольна подношениями женщины и ни разу не пыталась забрать­ся в балаган, где лежали юкола и мясо, припасенные Атувье.

Быстро убывали заготовленные мужем дрова, и те­перь Тынаку каждый день должна была рубить и таскать сушняк. Огонь беспрестанно пожирал дрова и требовал, требовал все время новой пищи. Впрочем, Тынаку даже была довольна его прожорливостью: тяжелая работа помо­гала отгонять тоску по мужу, страх перед белой тиши­ной.

...Один за другим таяли короткие серенькие дни, похожие на сумерки, отходили длинные ночи, а муж Атувье все не возвращался. Но она ждала. Тынаку верила в своего мужа, который целую зиму сумел прожить в волчьей стае. «Наверное, он заблудился»,—успокаивала она себя.

Пастухи часто блудили в сопках, разыскивая отбив­шихся оленей.

Восстановивший силы после запоздалого гона дикарь становился все более осторожным. Теперь, завидев изда­ли подходившего к нему человека, сохжой отбегал по­дальше. Впрочем, и оленухи начали сторониться чело­века. Оленухи дичали, хотя он по-прежнему то и дело по­давал голос — покрикивал на отбивавшихся от основного ядра, посвистывал, когда обходил стадо.

Только белый ездовой оставался спокойным. Он по- прежнему ближе всех подходил к костру человека, спо­койно бил копытами снег, когда Атувье проходил рядом. Ездовой много жил рядом с людьми и не мог так быстро отвыкнуть от человека. Однорогий был теперь помощни­ком Атувье, ибо рядом с ним всегда ходило несколько важенок. Когда в стадо отпускают ездовых, пастухи спокойны за стадо.

Дикарь стал реже останавливаться на длительные кормежки. Он словно вновь захотел отделиться от надоед­ливого человека, который неотступно шел позади стада. Покормившись на облюбованном им месте два-три дня, сохжой уводил стадо все дальше и дальше. Иногда олени шли на новое место спокойно, и Атувье, неся за спиной свернутые шкуры, без труда догонял их. Но уже два раза сохжой так быстро уводил оленух, что Атувье пришлось долго бежать, догоняя косяк.