Евгений Коршунов - И придет большой дождь…

Жак рассмеялся:

— После операции «Хамелеон» они не посмеют тебя арестовать. Опытный охотник не идет дважды по одному и тому же следу. А Роджерс — охотник умелый.

— Да, — кивнул Петр. — Но теперь-то я для него добыча куда более заманчивая, чем всего еще только час назад.

— У русских есть поговорка о двух зайцах. И охотник не поймает ни тебя, ни меня… К «Сентралу», Дарамола!

Осторожно, чтобы не разбудить Веру, Петр встал с постели, тихонько, на цыпочках вышел из спальни. Его тянуло на воздух.

Пройдя через холл, он распахнул дверь в ночь, жадно вдыхая ее влажную свежесть. Силы возвращались к нему, им овладело чувство блаженного покоя.

Окна молчаливых двухэтажных вилл, уходящих во тьму редкой и бесконечной цепочкой, были мертвы. В этот поздний час редкие уличные фонари были уже выключены — город экономил электроэнергию.

Гулко хлопая крыльями, метнулась мимо летучая мышь. Петр проводил ее взглядом, еще раз вдохнул полной грудью и взялся быдо за ручку двери, чтобы войти в холл, как вдруг чья-то рука опустилась ему на плечо.

Он отшатнулся и наткнулся на человека, вышедшего из темноты. Это был комиссар Прайс.

— Мистер Николаев? — спросил он официальным голосом. И сейчас же добавил: — Прошу вас не шуметь и следовать за нами.

— Я никуда не поеду с вами, — отрезал Петр. — Если это арест или…

Прайс покачал головой.

— Сынок, — голос его стал тише, — вы же однажды уже имели возможность убедиться в моем к вам отношении. Поверьте — я ваш друг.

— И вы решили, что это необходимо сказать мне именно сейчас? Ночью? — усмехнулся Петр.

— Не иронизируйте, сынок, — спокойно ответил комиссар. — Именно сейчас, именно ночью!

Он поднес левую руку почти к самому своему лицу, взглянул на часы.

— У вас есть ровно десять минут, чтобы переодеться и… захватить конверт, который вам передал ваш друг Жак Ювелен.

В голосе старика было что-то такое, что Петр растерялся.

— Какое вам дело до письма Жака! — почти выкрикнул он.

Прайс грустно усмехнулся:

— Я же сказал вам, я — ваш друг. Петр смутился.

— Хорошо! Я еду с вами.

— Только быстрее, сынок! — кивнул Прайс и опять посмотрел на часы. — Теперь у вас уже только пять минут. И не забудьте конверт!

Петр управился за три минуты. Уже выходя из дома, он на мгновение задержался. Предупредить, что он уезжает с Прайсом? Собственно, кого предупреждать? Веру? Нет, она будет переживать, волноваться. Поднимет на ноги все посольство. Петр сердцем чувствовал, что старый комиссар не готовит ему подвоха! Войтовича? Это в его-то нынешнем состоянии?

— Едем!

Петр шагнул к Прайсу.

— Где ваша машина?

Всю дорогу до дома Прайса они молчали. Старик иногда лишь тяжело вздыхал, и Петр думал — неужели же рядом с ним сидит тот самый подтянутый, лощеный офицер, который арестовал его несколько лет назад в Каруне?

ГЛАВА VI

За годы, прошедшие с того вечера, когда Прайс позволил Петру бежать из своего дома, где держал его под арестом в ходе всей той же операции «Хамелеон», в обители старого полицейского комиссара ничего не изменилось.

Но Петр отметил, что все здесь словно потускнело, поблекло. Кондишены в холле надрывно гудели, но их постаревшие легкие уже не могли бороться с упорной влажностью гвианийского климата.

Прайс наполнил стаканы: он был верен себе — побольше виски, поменьше соды.. Передвинул один из них к Петру, и Петр обратил внимание на его костлявые руки, обтянутые серым пергаментом в коричневых пятнах.

Прайс перехватил его взгляд.

— И вы тоже будете стариком…

Он отхлебнул виски, с интересом посмотрел на Петра:

— Но вы проживете дольше моего — вы родились под счастливой звездой. У вашего «Дугласа» обнаружена неисправность в гидравлической системе шасси, — продолжал комиссар. — Я думаю… — он многозначительно помедлил, — она возникла перед самым вылетом самолета из Каруны.

Петр отодвинул стакан, стоящий перед ним на столике, и больше ничем не выдал своего волнения. Прайс усмехнулся.

— Отлично, сынок! А теперь вскройте письмо, которое я попросил вас захватить с собою.

Петр вытащил из кармана брюк желтый узкий конверт, помедлил…

— Смелее!

В конверте лежали листки чистой бумаги.

Петр растерянно посмотрел их на свет, потом недоуменно на Прайса.

Прайс взял конверт из рук Петра, положил перед собою.

— Эта шутка мсье Ювелена чуть не стоила жизни всем, кто летел на вашем «Дугласе», — мрачно сказал комиссар. — Право же, я недооценил вашего друга, сынок!

— Я не понимаю… — начал было Петр, но Прайс перебил его.

— Жака Ювелена разыскивает Интерпол. Его настоящее имя — Жорж Шевалье. Розыск объявлен по крупному делу о наркотиках.

— Я знаю это, — почему-то начиная злиться, резко сказал Петр.

— Знаете?

Прайс и не старался скрыть своего удивления.

— Но ведь об этом знали и вы. И вы его не арестовывали! И лишь потому, что он нужен был полковнику Роджерсу для куда более грязных дел здесь, в Гвиании!

Прайс поднял, словно защищаясь, сухую, пергаментную руку. Но Петр был безжалостен.

— Так где же ваша знаменитая преданность закону, господин комиссар? Человек бежит от преступного прошлого, хочет начать новую жизнь, а вы помогаете полковнику Роджерсу толкать его назад?

Петр схватил бумагу, лежавшую перед Прайсом, и сжал ее в кулаке.

— Я понимаю, как вы изволили выразиться, эту «шутку мсье Ювелена». Он хотел обезопасить себя от Роджерса — пустить его людей по моему следу, за пакетом, в котором якобы было все, что он знал о роли полковника в событиях на Севере. Но даже он, преступник, разыскиваемый Интерполом, не мог вообразить, что для уничтожения этого пакета полковник решится организовать аварию «Дугласа», набитого ни в чем не повинными людьми!

Прайс вздохнул.

— Если бы самолет погиб, все устроилось бы для Роджерса как нельзя лучше.

Комиссар прикрыл глаза ладонью и заговорил вдруг совсем в ином, неожиданно мягком тоне.

— А вы не задумывались, сынок, почему вы симпатичны нам? То есть я хотел сказать — мне или тому же Жаку Ювелену? Не перебивайте меня. — Он поднял ладонь. — В вас, в красных, в советских, нет стремления строить будущее на костях других. А мы здесь — волки, иначе нам нельзя. Вы понимаете меня?

Петр вздохнул, не зная, что сказать: слишком уж неожиданным был поворот этого странного ночного разговора.

— Может быть, мы бессознательно ищем в вас идеалы, — продолжал Прайс, — которые в нашем обществе уже давно растоптаны. А может быть, это все от Достоевского, как понимают его в Европе: мистическая, широкая славянская душа, поняв которую, следуя за которой, можно найти себя. Во всяком случае, в этом страшном и жестоком мире вы… я говорю не только о вас лично, такие, как вы… нечто светлое и непонятное.