Евгений Коршунов - И придет большой дождь…

— Жив! — крикнул Глаголев. — Жив!

И Петр увидел, что глаза консула блестят. Петр из последних сил улыбнулся.

Пришел в себя он уже ночью в собственной постели. Внизу, в холле, часы пробили два.

«Через пять часов рассвет», — подумал он и приподнял голову. В комнате был полумрак. Лампа-ночник — пиратский корабль, из-за пергаментных парусов которого выбивался тусклый рассеянный свет, — висела в углу под кондиционером, освещая усталое лицо Веры, спящей рядом в кресле.

Он перевел взгляд туда, где стояла ее кровать, — на подушке белела перебинтованная голова Войтовича. Неожиданно голова приподнялась:

— Не спишь? — свистящим шепотом спросил Анджей.

— А ты чего?

— Голова гудит, коллега, как барабан! Войтович, наверное, подмигнул:

— Я всегда говорил, что в Африке не соскучишься!

Петр про себя усмехнулся: неисправимый искатель приключений! И сейчас же вспомнил о Жаке. Он думал о нем как о живом — было просто невозможно поверить словам Ларсена, ворвавшегося в номер «Сентрала» буквально через два часа после того, как Дарамола высадил Петра у входа в отель.

Ларсен привел Дарамолу, и тот, размазывая скупые слезы по толстым щекам, рассказывал, что хозяин велел выехать за город на десятую милю, к недавно построенному мосту через полноводную в этих краях реку Каруну. Не доезжая с полмили до моста, он велел шоферу выйти из машины и сам сел за руль. А когда растерянный Дарамола очутился на горячем пустынном шоссе, вдруг погнал «пежо» прямо на мост. Потом над самой стремниной машина резко свернула и, разнеся перила, тяжело рухнула в быструю мутную воду.

Это было самоубийство.

Швед немедленно развил бурную деятельность. Он договорился с майором Нзеку, и к месту несчастья были посланы саперы с подъемным краном.

К вечеру «пежо» вытащили из воды, но тело Жака в машине не оказалось, его унесло стремительное течение — дверцы автомобиля распахнулись от удара о дно.

Петр устало вытянулся на постели.

Почему Жак покончил с собою? Петр никак не ожидал этого даже после всего, что француз рассказал ему тогда, в машине, не стесняясь сидевшего за рулем Дарамолы.

Они петляли по узким и грязным улочкам старого города в лабиринте глухих глиняных стен.

Жак говорил по-английски, иногда переходя на французский язык, который Петр понимал с трудом. Потом спохватывался и снова переходил на английский.

— У меня очень мало времени, Питер…

Этой фразой он начал свой рассказ, каждым словом врезавшийся в память Петра.

— Я знаю, ты давно хотел бы задать мне кое-какие вопросы, но лучше не перебивай.

Петр кивнул. Жак отвернулся, несколько минут молча смотрел в окно на разворачивающуюся за стеклом бесконечную глиняную ленту. Потом заговорил:

— Меня зовут не Жак. Фамилия, имя, документы — все у меня чужое. Мое — только прошлое, от которого мне никуда, видно, теперь уже не уйти. Меня разыскивает полиция, а точнее — Интерпол, полиция международная. В Алжире было золото, наркотики. Все это считалось обычным бизнесом. Наш связник был арестован, когда возвращался из Пакистана. Можешь мне поверить, я был виноват меньше всех, даю тебе слово офицера. Но ребята, оказавшись за решеткой, свалили все на меня. Что ж, я их не осуждаю. К тому времени я уже дезертировал, обзавелся новыми документами. Работа в Гвиании была по мне — ездить по стране, забираться в саванну. Фирма, нанявшая меня, продает парфюмерию, закупает шкуры и арахис. Мне нравится торговля.

Помнишь, зачем я пришел в ваше посольство? Я хотел выучить русский, чтобы поехать в Россию представителем какой-нибудь французской фирмы. Наши страны торгуют между собою все больше. Знай я русский язык — мне была бы совсем другая цена. — Он перевел дыхание и продолжал: — Мне не было никакого дела до твоих отношений с майором Нначи. Но ты и Анджей — вы были для меня людьми совсем из иного мира, куда я хотел поехать и который хотел понять. Называй это желание как хочешь — даже побегом от прошлого, от самого себя.

Но все пошло не так, прошлое настигло меня и здесь, в Гвиании.

Ты помнишь записку, ожидавшую меня дома, когда мы вернулись из Каруны? Это было письмо от полковника Роджерса. Он знал обо мне все и предложил выбор — или он выдаст меня Интерполу, или мне придется обделать для него одно дельце на Севере.

Люди Роджерса давно подбирались ко мне: полковник не верил черным, ему нужен был, как он мне сказал, белый человек без предрассудков, знающий нравы саванны и не боящийся никакой работы.

Жак перевел дыхание, криво улыбнулся.

— У меня не было выхода, Питер, поверь.

Петр молчал, опустив взгляд, и думал о том, что мудрый Глаголев, как всегда, оказался прав, а он мальчишка. Да и что мог он сказать теперь?

Жак продолжал:

— Демонстрация, слухи, погромы — все это делали люди Роджерса под моим руководством. В общем-то мне плевать на гвианийцев. Пусть они режут друг друга сколько захочется — меня лично это не касается.

На моей совести, я считаю, только двое убитых: офицер, пытавшийся остановить демонстрацию, и майор Мохамед. Майора, впрочем, мне не жалко — это был негодяй и мерзавец, один из людей Роджерса. Мне было приказано его убрать, он стал в игре лишним.

— Ты забыл еще одного, — не сдержался Петр. Глаза Жака были холодны и решительны.

— Что же касается рябого… в черной куртке… то при его работе он мог бы погибнуть смертью куда более мучительной. Попадись он, к примеру, в руки людей майора Нначи.

Жак неожиданно положил Петру руку на колено.

— Питер… ты должен как можно скорее уехать из Гвиании. Ты слишком много знаешь. А этого никто не любит… Особенно полковник Роджерс.

— Что ты мне все твердишь «много знаешь», — опять не выдержал Петр. — Я знаю обо всем, что здесь происходит, например, гораздо меньше тебя!

— Охота на меня уже открыта, — просто, как о чем-то совсем пустяковом, заметил Жак. Он криво усмехнулся. — В конверте, который я тебе дал, мое письмо в газеты. Я рассказываю все, что знаю о делах полковника Роджерса. Помнишь операцию «Хамелеон»? Пресса тогда испортила Роджерсу всю его затею.

— Но если письмо будет опубликовано… тогда-то уж тебе несдобровать. Не Роджерс, так Интерпол…

— Это мы еще посмотрим! Подумай лучше о себе! Жак говорил с трудом, словно горло его сжималось.

— Ты чем-то нравишься мне, Пьер… — Он впервые произнес имя Петра по-французски. — Я старался помогать тебе как мог. Но я выхожу из игры. И последнее, что могу тебе сказать, — берегись!

— Но если люди Роджерса меня схватят… с твоим письмом?

Жак рассмеялся:

— После операции «Хамелеон» они не посмеют тебя арестовать. Опытный охотник не идет дважды по одному и тому же следу. А Роджерс — охотник умелый.