Дочь Двух Матерей - Anita Oni

думаешь, сколько ещё на Ак'Либусе таких уголков, где непременно стоит побывать?

— Очень много, — ответил Рэй и смутился тем, как по-детски это прозвучало. — Но это скорее хорошо, чем плохо.

— Я с тобой полностью согласна. Когда я стану гердиной, первым указом снаряжу экспедицию во все концы острова, чтобы люди нашли как можно больше живописных мест! Хотя… В таком случае, о них все прознают, потянутся сюда, истопчут траву и изрежут камни непристойными надписями. Или поселятся здесь и окончательно погубят очарование нетронутой природы.

— Не такой уж нетронутой, — заметил Рэй, наткнувшись на ветхий обрывок верёвки, — кто-то уже побывал здесь до нас.

— Ах, ну и пусть. Главное, не вместо нас. Я предлагаю остановиться в этой пещере на ночлег. Что скажешь?

— Как пожелаешь, — ответил Рэй, рассудив, что они достаточно для этого экипированы. — Но для начала я бы советовал нам пообедать.

— Здравая мысль, — заметила Паландора, поднимаясь с камня.

В этот раз путники предусмотрительно запаслись провиантом и захватили плащи на случай дождя. Они вернулись к лошадям, вынули из седельных сумок поклажу и расположились на пикник у дымчато-розовой ноздреватой скалы, напоминавшей овсяный мусс. После обеда отправились на прогулку по окрестностям. Как знать, возможно в округе таились и другие, не менее живописные пещеры.

Рэй захотел написать здесь пейзаж. Он расположился посреди высушенного летним жаром поля, покрытого колкой соломой, и принялся делать наброски.

— С твоего позволения я не буду сегодня позировать, — сказала Паландора и устроилась рядом с ним, наблюдая за тем, как множатся линии на бумаге.

— Помнится, я обещал рассказать тебе, как изображают перспективу. Смотри. Это будет простая фронтальная перспектива. Перед нами раскинулось поле — кустарник, несколько валунов, дальше обрыв. За обрывом — синяя гладь, переходящая в зелень по линии горизонта. Так вот, намечаем на листе горизонт посередине и фиксируем точку схода, в которую будут стекаться все линии рисунка, параллельные полю зрения наблюдателя. Дальние объекты прорисовываем более тонкими линиями, ближние — толще, чтобы они казались весомее. Ну и, конечно, изображаем ближние объекты крупнее дальних. А потом забываем всё, что я сказал, и рисуем так, как велит сердце. Как видим перед собой — причём не только глазами. Мне очень понравилось, как ты недавно говорила о тиани. Я их, конечно, ни разу не видел и уже не ребёнок, чтобы поверить в их существование, но когда я рисую, я понимаю, что значит «видеть сердцем». Когда рисунок — это не просто копия того пейзажа, что лежит перед тобой, но отражение определённого состояния этого места таким, каким оно никогда раньше не было и вряд ли когда-нибудь будет ещё. В моменте «здесь и сейчас». Это — попытка увидеть скрытое глазу стороннего наблюдателя и запечатлеть его на бумаге. Как, например, вон тот узор облаков — кажется, они напоминают портрет женщины в широком капюшоне. Один глаз у неё темнее другого, нос пуговкой. Левая половина лица полна плавных изгибов, причёска лежит волной, а справа — топорщится во все стороны. И фон, на фон посмотри, какие слева от неё облака пышные и кудрявые, а справа разрозненные и рваные.

Паландора смотрела, куда указывал Рэй, но не видела никакой женщины. Центральное облако казалось ей, скорее, похожим на человека в тёмной накидке, за которым слева бежало стадо баранов, а справа от него разлетались острокрылые птицы. Но девушка признала, что вариант Рэя был куда поэтичнее.

— А ещё, — добавил он, — эта женщина немного напоминает тебя в тот вечер после ярмарки, когда мы встретились с тобой в Астуре. Кстати, об этом. Я понимаю, что мой вопрос может показаться бестактным и ты вправе на него не отвечать, просто за последние дни мы очень сдружились, а меня по-прежнему снедает любопытство…

— Ну же, продолжай — попросила девушка, когда он запнулся.

— Паландора, что именно приключилось с тобой, что вынудило тебя прийти в трактир в таком виде?

Паландора замялась. Ей очень хотелось ответить на этот вопрос, правда. Но это было невозможно.

— Знаешь, Рэй, это в самом деле бестактно! — ответила она. — Но тебе я как другу прощу такую любознательность. Это очень долгая история, и когда-нибудь, надеюсь, я смогу тебе её рассказать. Но не раньше, чем прочитаю твою легендарную поэму! — добавила она со смехом. — Пусть это будет для тебя дополнительным стимулом.

«К этому времени, — решила она, — я либо придумаю альтернативную версию, либо мы станем настолько близки, что я смогу рассказать ему обо всём».

Рэй загрустил.

— Это займёт время, — сказал он, растирая подушечкой пальца след карандаша на рисунке. — Много времени. Когда хочешь всё сделать правильно, требуется не спешить.

Он наскоро набросал на бумаге линии облаков, пока в небе их не сменили другие, и вновь принялся затенять эскиз.

— У тебя разный подход к поэзии и живописи, — заметила Паландора. — Не оттого ли второе удаётся тебе куда легче первого?

— Что ты имеешь в виду? — спросил Рэй, не отвлекаясь от рисунка.

— Когда ты пишешь с натуры, ты не задумываешься, а просто действуешь. Не стремишься всё сделать правильно. Ты же сам сказал, что сначала намечаешь перспективу, а потом откидываешь это за ненадобностью и рисуешь как получится.

— Это была шутка, — возразил он. — Но, вообще, в твоих словах что-то есть. Просто в живописи всё, что тебе нужно, уже имеется перед глазами. Ты копируешь то, что видишь — добавляя кое-что от себя. А в поэзии и, должно быть, в музыке, все образы приходится брать из головы — и то, как они выглядят в твоём воображении, не всегда совпадает с тем, что получается на бумаге. Музыка вообще чрезмерно абстрактна. Ею можно передать любую эмоцию, но требуется предельная точность: один неверный аккорд способен изменить настрой всего произведения.

— А в картине — один неверный мазок? — предположила Паландора, пытаясь следовать его логике.

— Да. Но тогда ты просто берёшь и замазываешь его. Смешиваешь другие краски.

— Но ведь и в музыке можно переписать аккорды?

Рэй стушевался.

— Да… Пожалуй, да… Ты права.

— Давай с тобой договоримся не переживать из-за неточных мазков и аккордов, — предложила Паландора. — Ни в искусстве, ни в жизни. Если и то, и другое можно исправить — из-за чего, право, все эти волнения? А если кто-нибудь упорно не желает дать тебе вторую попытку, значит, этому человеку не место в твоей жизни. Как будущие герды мы более остальных вправе выбирать своё окружение.

— Если бы это было так просто… — попытался он возразить. Паландора нахмурилась.

— Я лично не вижу здесь никаких сложностей. Рэй, не заставляй меня разделять с тобой своё уныние: поверь,