Закон Мерфи в СССР (СИ) - Капба Евгений Адгурович

Сколько может продлиться шаткий паритет и очевидное распределение сфер влияния — это был самый главный вопрос, который обсуждала зарубежная пресса на разные голоса. Они даже обозвали такую практику "тандемом", от чего я мысленно морщился: термин "тандем" применительно к началу двадцать первого века имел вполне себе четкие имена и фамилии. Советские же редакции с линеечкой вымеряли размеры фото Григория Романова и Петра Машерова, чтобы не дай жеж Бог не выставить чей-то портрет больше хоть на пару миллимиетров. А еще — мучились от жуткой дилеммы: кого поставить выше, а кого — ниже, кого — правее, а кого — левее?

А советский народ дышал полной грудью, надеясь, что наконец-то что-то начнет происходить, и оглядывался, боясь, как бы чего-нибудь не случилось...

Так или иначе — неделя в Выгонощанском, в ходе которой высокие гости предавались любимой забаве советской элиты — охоте, прошла для весьма продуктивно. Серия неформальных интервью должна была получиться довольно интересной. И не только благодаря мои сомнительным талантам в публицистике! Немалую роль сыграл и верный диктофон: всё-таки разговор у костра или за кружкой пива — это совсем другие тона и другие истории, чем выверенная и зажатая беседа под гнетом кабинетных стен. Черта с два я подобрался бы к молодому и перспективному министру легкой промышленности у казана с шурпой, имея в руках огроменную звукозаписывающую хреновину типа МИЗ-8 или Днепр-8 весом в шесть килограмм... Писал я уже затемно, разбавляя томные вечера долбежкой и грохотом печатной машинки. А утром отдавал материал своим респондентам на вычитку. Те смеялись, что-то поправляли, показывали Машерову, снова смеялись — и давали добро.

Видимо, мне удалось нащупать настроение и стиль, который устраивал и их, и меня. Была надежда, что и читатели найдут такой подход к беседам с руководителями Страны Советов занятным.

Погода стояла отличная — легкий морозец, покрытые белым, сверкающим снегом поля, пушистые заснеженные деревья, голубое небо с редкими облаками и яркое солнце — такой зимы в Беларуси я не видел очень давно!

Машеров — как будто помолодевший лет на десять, веселый и обаятельный, всегда с иголочки одетый, просто наслаждался природой и любимым хобби в компании людей, которым мог доверять. Подстрелив метким выстрелом огромного вепря он радовался как мальчишка и принимал поздравления, и улыбался широко и искренне. Таким я его никогда еще не видел — разве что на нашей с Тасей свадьбе?

Волков не расслаблялся — его специалисты широкого профиля вместе с людьми Сазонкина занимали флигель и — бдили. Скорее всего, вокруг самого заказника рассредоточились части какой-нибудь отдельной танковой армии, или там — не так давно сформированной 38-й отдельной гвардейская десантно-штурмовая Брестской Венской Краснознамённой бригады. с целью обеспечения безопасности первых-вторых-десятых лиц государства, или вроде того, но сие мне было неизвестно.

Известно мне было, что я находился здесь не только и не столько за тем, чтобы пользуясь знакомствами в верхах записать несколько классных интервью. Волков ходил вокруг меня аки лев рыкающий, мечтая сожрать — но отмашки ему пока не дали, и потому свои страшно серьезные разговоры он всё время откладывал. Но настал день, когда откладывать было дальше некуда — завтра гости разъезжались по рабочим местам. Они и тут периодически работали — спецсвязь имелась, но до удаленки эпохи интернета было еще как до Луны.

— Вот про это и напишите, — сказал мне в самое ухо Василий Николаевич и я вздрогнул.

— Про что?

— Про интернет. И про то, что до Луны наши так и не долетели.

— А? — сказать что я удивился — это ничего не сказать! — Я что — вслух?

— Ну да. А я смотрю — Белозор у окна скучает, бормочет что-то... Дай, думаю, подойду... Так что там насчет лавров советского Жюль Верна? Хотите?

— В каком смысле? У нас есть Беляев, Алексей Толстой, Стругацкие... Я тут причем?

— Нет уж, вы скажите — хотите быть советским Жюль Верном? — он сверкал на меня глазами и скалился.

Черт бы меня побрал! Конечно, я хотел! Но им-то это зачем?

— Ну так и становитесь. Я думаю, ваша авантюра с минским криминалом кое-чему вас научила, да?

— М-м-м-да. Есть проблемы не моего уровня. И нужно или забить на них, или переходить на другой уровень... — проговорил я. — И вы предлагаете...

— Я предлагаю вам стать фантастом номер один в Союзе и — возможно! — в мире, — Волков потер руки. — Я читал вашу папочку, которую вы передали Петру Мироновичу — это же золотое дно!

Я всё еще не мог понять, чего он от меня хочет. Причем тут папочка с моими уже отчасти потерявшими актуальность предсказаниями, новый уровень и Жюль Верн? В этот момент в комнату вошел Машеров.

— Что, Василий Николаевич, принялись уже обрабатывать Белозора? Всё ходите вокруг да около? Не ходите.

Батька Петр повернулся в мою сторону и хлопнул меня по плечу:

— Ты пишешь хорошо, остросюжетно. Идей для книг — вон, целая папка! До сих пор как перечитываю — в дрожь бросает. Значит, слушай мою команду: бросаешь всё, садишься — и пишешь книгу. У тебя три месяца. Начать можешь с 1991 года... Восьмидесятые не трогай! Обойди этот момент. Путч, шоковая терапия, ножки Буша... Войны на окраинах. Бандитизм. Героя возьми — ну хоть журналиста! Антиутопия! — Петр Миронович явно увлекся. — Не бойся, сгущай краски. Покажи им звериный оскал капитализма, Гера! Аха-ха-ха!

— И что — напечатают? — задал я жутко глупый вопрос.

Рассмеялись теперь оба — и Волков, и Машеров.

— Но — зачем? — теперь была моя очередь делать круглые глаза. — Зачем это вам? Это ведь прямая конфронтация с генеральной линией, и вообще...

— Ну, предположим, не прямая — а самая что ни на есть косвенная. "Библиотека приключений и фантастики"! Слышишь — фан-та-сти-ки! И название пострашнее придумать... Что-нибудь эсхатологическое, — Петр Миронович пощелкал пальцами. — "Последние времена"! Отлично, а? Мы с Василием Николаевичем будем твоими цензорами. Сделаешь первую — возьмешься за второй том. Кавказ, Югославия, 11 сентября... Давай, я в тебя верю!

Я хватал ртом воздух и пытался осознать, что вообще сейчас происходит. Сердце выпрыгивало из клетки ребёр, в висках шумело. От таких предложений не отказываются...

— Громоотвод! — вдруг понял я. — Ловля на живца!

— Глас вопиющего в пустыне! — поднял палец вверх Волков. — Хотел голосить? Голоси!

А Петр Миронович спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Как думаете, какова вероятность того, что от Белорусской ССР во время внеочередных выборов по Дубровицкому избирательному округу ответственные граждане выдвинут в Совет Национальностей Верховного Совета СССР 11 созыва известного журналиста и писателя с союзным, или того больше — мировым именем Германа Викторовича Белозора?

-А? — спросил я, совершенно ошалев.

— Бэ! — откликнулся Машеров и рассмеялся.

Конец четвертой книги