Николай Буянов - Искатель, 2014 № 05

— Что с вами, Василий Сергеевич? Вам плохо?

— Все в порядке. Только объясните, при чем здесь Мария? Она давно умерла, у нее был туберкулез… Почему вы спрашиваете меня о вещах, которые не имеют отношения к делу?

— Успокойтесь. Вопросы здесь задаю я, и я решаю, что имеет отношение, а что не имеет… Так где и когда вы познакомились?

— В Харбине, весной двадцать третьего.

…Она была дочерью помощника военного атташе Григория Валериановича Данича и заканчивала русскую женскую гимназию. На пороге гимназии я и увидел ее впервые. Она вышла из дверей в стайке своих подружек — небольшого росточка, но очень стройная и изящная, точно фарфоровая статуэтка. Остановилась шагах в десяти от меня и взмахнула рукой, останавливая извозчика. И я заметил, что запястье у нее едва ли не вдвое тоньше, чем мое собственное. А еще у нее были черные волосы, заплетенные в косу, — не то чтобы кудрявые, но вроде пуха, что растет в перьях лебедя, у самого тела. Проведешь по ним ладонью — и ладонь не ощутит. Разве что губы почувствуют или щека… Я стоял по другую сторону улицы, чисто по-мальчишески скрывшись за пыльным платаном и понимая, что погиб, — подойти и познакомиться у меня и мысли не возникало: кто она и кто я. Да и как подойдешь?

Случай представился неожиданно: в один из дней она останавливала пролетку и случайно обронила зонтик от солнца. Я тут же подскочил, поднял его и протянул ей с легким поклоном. Она взглянула на меня и прыснула: может, ей показались забавными мои оттопыренные уши, торчавшие из-под канотье, или то, что я вдруг густо покраснел (это, наверно, было видно даже сквозь загар). А затем так же неожиданно спросила:

— Почему вы за мной наблюдаете? Я давно заметила.

— Гм… Простите, — я покраснел еще пуще.

— Я Маша, — она протянула мне руку.

— Василий… Василий Ощепков. Очень приятно.

— И мне. Василий, вы можете мне помочь?

— В чем?

— Подвинуть у нас дома пианино. Вчера я вызывала грузчиков, но они пришли только вдвоем и не смогли осилить. Хотя, конечно, вам одному будет тем более невозможно…

— Не беспокойтесь, я справлюсь.

Я бы тогда не только пианино — дом поднял, если бы она приказала.

Я действительно справился без труда. И мы пили чай на открытой веранде, и я был представлен ее отцу и даже сыграл с ним вечером партию в шахматы (продул, и вовсе не из «политических» соображений, как можно было заподозрить, — просто он был шахматистом не мне чета).

Я был счастлив в те дни. Мы встречались с Машенькой у дверей гимназии, потом долго гуляли, если позволяла погода, я ловил извозчика и провожал ее до дома — меня очень скоро стали принимать там за своего. Всего через неделю я с замиранием сердца предложил Марии выйти за меня замуж. Она засмеялась с тихой радостью, коснулась губами моей щеки и щекочуще прошептала в ухо:

— А я думала, ты никогда смелости не наберешься…

Мы обвенчались в местной православной церкви. Григорий Валерианович подошел и обнял нас обоих.

— Машенька любит вас, Василий. И мне вы кажетесь надежным и порядочным. Если вдруг возникнут финансовые или иные затруднения — обращайтесь без церемоний.

— Благодарю, — я поклонился. — Уверяю вас, я сделаю все, чтобы ваша дочь ни в чем не нуждалась.

Еще тогда я заметил, что Мария покашливает. Однако принял это за обычную простуду — я не подозревал, что за этим кашлем скрывается страшный недуг… А едва узнал, тут же принялся добиваться от моего руководства перевода в Москву. Тамошние врачи были куда квалифицированнее местных, да и русский климат был более щадящим. И добился в конце концов — вот только спасти Машеньку так и не удалось: она угасла у меня на руках в самом конце двадцать пятого, в стылом и влажном декабре, так непохожем на московский…

— А отозвали вас в середине двадцать шестого? — уточняет Порфирий Петрович, снова заглядывая в бумаги.

— Не отозвали, — поправляю я. — Просто разрешили переехать.

— Да нет, именно что отозвали, руководство разведупра было крайне недовольно несколькими вашими последними донесениями.

— Руководство разведупра, — срываюсь я, — никак не могло понять, что давать деньги чиновникам, а потом банально шантажировать их расписками смерти подобно. А уж тем более устанавливать связь с прокоммунистически настроенными лицами: я мгновенно опалился бы. И засветил группу, которая была со мной на связи.

— Ошибаетесь, Василий Сергеевич, — по-отечески вздыхает следователь. — Истинная причина здесь в другом, совсем в другом… Кто это, а? — он выкладывает на стол фотографию.

— Вы и сами прекрасно знаете. Полковник Пильщиков, предводитель белоэмигрантской организации, куда я был внедрен.

— Отлично. А теперь посмотрите на этот снимок…

Я послушно смотрю. Тот же мужчина — дородный, осанистый, в форме с Георгиевским крестом и аксельбантом, а рядом, доверчиво положив головку ему на плечо…

— Узнаете? — Порфирий Петрович постукивает пальцем по лицу на фотографии. — Ваша любимая супруга, Мария Григорьевна, племянница полковника Пильщикова.

Боль в груди становится невыносимой: раскаленная игла и не думает остывать, она шевелится и вращается, расширяя рану, я уже ощущаю кровь во рту, хотя никакой крови нет.

— Неправда. Это не может быть правдой, — однако уголком сознания вдруг понимаю: может, вполне может. Если вспомнить, как легко мне оказалось познакомиться с предметом моего тайного обожания, как запросто я стал своим в их доме и сколь охотно Григорий Валерианович поощрял наше с Машенькой сближение… Припомнились и другие детали: как она осторожно выясняла, каких политических взглядов я придерживаюсь (я и правда несколько раз высказывался за сближение белоэмигрантского движения с Советской Россией — многие из этих эмигрантов на самом деле страдали вдали от родины, но боялись вернуться и тут же попасть в лапы НКВД)… Нет. Машенька, моя Машенька, милый мой черный лебедь…

— Между прочим, коли вернуться на минуту к Спиридонову… На его занятиях в «Динамо» побывал сам Лаврентий Павлович. И сделал вывод, что система защиты, которую там преподают, исключительно эффективна и полезна, в отличие от чуждого нам японского дзюдо, вот так-то. Но вернемся к вашей персоне. Вас отозвали в Москву, так как заподозрили, что вы работаете на ту сторону… — в голосе Порфирия Петровича лязгает железо: кажется, я был не прав насчет его роли «доброго» следователя в противовес «злому» — он вполне способен соединять в себе оба амплуа… — Вот выдержка из досье: Мария Данич работала и на службу безопасности своего дядюшки, и на японцев. Это она завербовала вас?