Луи Буссенар - Сын парижанина

Бо тоже занялся делом. Прежде всего он вынул из стоявшего неподалеку автомобиля оружие и патроны, аккуратно зарядил винчестеры и поставил два из них рядом с Тотором.

— Понимаю, — сказал парижанин, — всякое может случиться.

Бо взял третий карабин и просто сказал:

— Пойду поищу провизии.

— И главное, воды.

— Ты очень хочешь пить, малыш?

— В горле — будто клок пакли… разогретый в духовке и политый расплавленным свинцом! Давай рысью и не задерживайся!

Парижанин остался с другом, который продолжал бредить. Бо вернулся только через три часа, но зато принес на плече длинные стебли с тонкими листьями. Тотор сразу узнал их.

— Повезло! Сахарный тростник! Утром ветчина, вечером сласти… Прекрасно, жаловаться не на что! Тут больше ста фунтов. Но каким чудом ты их срезал? Ножа у тебя нет, а пилку ты не захватил…

Бо показал свои людоедские зубы.

— Обгрыз у корней, — прибавил он.

— Ого! Тебе может позавидовать акула! А какой прекрасной вывеской ты мог бы послужить дантисту! Огромное спасибо, старина! — сказал Тотор.

— Тебе этого хватит? — спросил чернокожий.

— Конечно. Мне больше хочется пить, чем есть… Но ведь сахарный тростник утоляет и жажду и голод?

Парижанин принялся грызть и сосать сочный сахарный тростник с аппетитом молодой обезьяны.

Он жадно поработал зубами, щеками и языком, всасывая сладкий сок, проглотил немного прожеванной сердцевины и сказал:

— Чуть-чуть смазал глотку, и живот не прилипает больше к спине. Уже неплохо! Но хватит болтать! Вот Меринос что-то бормочет, наверное, просит пить. Сейчас мы тебя обслужим!

К счастью, тростник уже совсем созрел. Парижанин выбрал лучшие стебли и, сильно скручивая их, стал терпеливо выжимать сладкую жидкость в рот больного.

— Пей, зайчик, — говорил он.

— Еще, еще, мне кажется, я пью саму жизнь! — полубессознательно повторял больной.

Медленное и продолжительное поглощение благотворного сока, его капельная дозировка сотворили чудо. Мало-помалу возбуждение Мериноса утихло, и Тотор с радостью отметил, что на теле друга показалась испарина, а временами возвращалось и сознание.

Но симптомы отравления еще сказывались. Глаза Мериноса не выносили солнечного света, а уши болели даже от негромких звуков. Тотор слышал его шепот:

— Лучи бьют по глазам, как раскаленным железом… и еще, прошу тебя, не говори громко… для меня твои слова звучат как трубный глас.

В общем, больному стало получше. Он приходил в сознание, не было болей, судорог. Это хорошо. Но сколько волнений, а главное, какая потеря времени!

Наступала ночь, а приходилось оставаться на месте. Нельзя забывать о возможной, даже неизбежной погоне… Нужно готовиться к обороне, терпеть протесты полупустого желудка и пересохшего горла. А их всего трое, считая больного, почти безумного.

На закате Меринос заснул, Тотор и Бо приготовили оружие, решив караулить по очереди.

— Если ты не против, — сказал парижанин, — я буду дежурить первым, я так возбужден, что все равно едва ли засну.

Тотор чутко всматривался в горизонт, цвет которого постепенно переходил от розового к светло-коричневому, постепенно угасал и вскоре стал невидим. Наступила ночь.

Великолепная ночь под южным небом, усеянным незнакомыми созвездиями… Легкий бриз подул из прерий и освежил еще недавно горячий, как в печи, воздух. Тотор глубоко дышал, пока ветер не донес до него вонь недалекого гноилища.

Он заткнул нос и проворчал:

— Я же не просил ставить меня на постой к живодеру! Но в конце концов на войне как на войне, и раз не происходит ничего похуже, можно и притерпеться!

Время для Тотора, который, вслушиваясь в таинственные шумы, исходившие из прерий и пустыни, искал им объяснение, тянулось медленно. Напряжение нервов после резкого возбуждения перешло у юноши в неодолимое оцепенение.

Он понимал, что проваливается в дремоту, пытался противостоять этому, до крови щипал себе руки, кусал язык… Хотел подняться, чтобы сбросить с себя отупение. Но все было напрасно. Тогда ему в голову пришла неудачная мысль — пристально всматриваться в звезды и считать их… Мерцание звезд на темном небосводе загипнотизировало его.

Оцепенение увеличивалось, глаза непроизвольно моргали… Тотор медленно осел на землю и заснул.

Сколько времени он проспал? Два, три, а может быть, и четыре часа. Этот свинцовый сон мог продлиться до утра. Но вдруг молния прорезала мрак, раздался громкий выстрел. Тотор проснулся, вскочил на ноги и выругался:

— Тысяча чертей! Я уснул!

В облаке порохового дыма он увидел силуэт Бо, тоже проснувшегося и прыгнувшего с земли, как чертик из коробки с пружинкой. Рука Тотора инстинктивно потянулась к винчестеру, а глаза стали искать врага — все это в первые же две тревожные секунды.

На выстрел ответили странным, ужасным кличем, звериным воем, который заканчивался визгом: «Коу-у-у-и-и». Это военный клич и сигнал сбора австралийских каннибалов.

Парижанин разглядел что-то черное, двигавшееся в ночной тьме. Это был враг: туземцы-людоеды, союзники бушрейнджеров!

— Тревога! — закричал Тотор и наудачу выстрелил в темноту.

Рядом раздался другой выстрел, и хорошо знакомый голос гневно произнес:

— Ах, шельмы, вы хотели застать нас врасплох… но я вас слышу уже с четверть часа, и вижу как днем. Бо, Тотор, не стреляйте, предоставьте это мне!

Это голос Мериноса! Да, именно Мериноса, который стоя, почти в упор, вел беглый огонь по противнику.

ГЛАВА 3

Подвиги видящего во тьме. — Бегство каннибалов. — Победа, но ненадолго. — Новые враги. — Отступление. — Ночь в автомобиле и без огня. — Меринос больше не видит. — Отчего бывает сумеречное зрение.

Внезапное пробуждение, выстрелы, крики, неожиданное воскресение Мериноса, его мастерская стрельба произвели на Тотора сильнейшее впечатление. На секунду француз вообразил даже, что и он поддался бреду, который мучил его друга. Он едва мог поверить своим глазам и ушам, особенно ушам. Но искаженные лица, ухватки чертей, предстающие лишь в пороховых вспышках, поистине адская музыка, ритмизованная выстрелами и яростными криками, — все это неоспоримая, ужасная правда!

Видение преисподней предстало на секунду перед ошеломленным парижанином. Но этот семнадцатилетний коротышка, как мы уже могли убедиться, — на самом деле большой смельчак, веселый и неутомимый малый, скроенный по образцу самых отважных искателей приключений. Перед лицом опасности он тут же овладел собой и воскликнул: