Александр Мартынов - В заповедной глуши

Нагнувшись, Витька поднял с усилием втоптанное в страшную грязь знамя. Вскинул над собой, зная, что сейчас к этому символу рванутся со всех сторон вражеские стаи — свалить, сбить, снова затоптать… Валька, поднеся к губам рог, трубил снова и снова, и в этом звуке были гордость и отчаянье…»Га-ру-у-уда… га-ру-у-уда… га-ру-у-уда…» — пел рог древний клич, зов предков, когда-то пришедших на эти берега. Вставайте, братья. Отзывайтесь, братья. Идите, братья.

И они собирались. Со всего поля. Отовсюду, откуда ещё могли. Стекались — по одному, группами… Они могли бежать в голый, холодеющий лес с поля, где уже рвали и раздирали трупы павших ликующие победители, могли продлить ещё на день, на два, на год свою жизнь. Но знамя и рог звали их, и они выбрали это… Мчались рыжие султаны на украшенных гребнями-«конями» шлемах. Снова смыкались продолговатые чёрные щиты, меченые знаком взвихренной-свастики.

Наклонялись широкие наконечники уцелевших копий — окровавленные, иззубренные. И — латное колено к латному колену, привычно-напрочно — смыкалась на поле, корчащемся в судороге последнего боя умирающего мира последняя конная фирда Великого Острова Туле.

И враги заметили это.

Казалось, что поле зашевелилось. Закрутилось чёрными воронками. Воронки выбрасывали струи — тонкие, но быстро выраставшие в потоки, сливавшиеся в разлив, который окружал туже и туже стягивающийся в центре страшного половодья сверкающий ромб. Мотались на шестах саблезубые черепа. И в отдалении на холме вновь закачалось на холодном ветру исчезнувшее было квадратное знамя, в сто раз более страшное, чем дикарские костяные погремушки — сине-белый квадрат с шестиугольниками звёзд, похожими на раздавленных пауков…

— Братья! — крикнул Витька (или кто?). Воздух царапал сухое горло. — Всё кончено! Мы — последние! Что нам осталось?! Уйти?! Скрыться?! Бежать?! Видеть, как они сожгут наши дома — те, что ещё не сожжены?! Как убьют наших детей и обесчестят наших женщин — тех, кто ещё уцелел?! Как осквернят наши храмы — те, что ещё стоят?! Жить в цепях на земле, где мы родились хозяевами?! Нет! — он выдернул из ножен зазубренный меч и поднял его над головой, выкрикивая — ветер рвал его слова и уносил прочь, в морды человеко-звериным толпам, копящимся вокруг:

— Проносятся недели. И где б, ты, друг мой, ни был,Послушай песню ветра. Смотри, как блещет сталь.Взгляни: стоят деревья. Взгляни: синеет небо.И знай — свобода это. Жизнь за неё не жаль![33]В бой, арья! Умрём, убивая!!!

— Мы встретимся! — крикнул Валька (или кто?), поднимая коня на дыбы и перехватывая в латной руке длинное копьё — чтобы удобнее было колоть и рубить на скаку. — Под иным небом, в иное время, в иных мирах — мы встретимся! В бой, арья! Умрём, убивая!!!

— Умрём, убивая!!! — единым духом откликнулась фирда. — Умрём убивая!!! В бой, арья! В бой!!!

Обретая страшную силу конного разбега, конный ромб рванулся на вражеские толпы.

Не туда, где они отгораживали всадников от леса — и где были самыми непроглядными и бескрайними в ожидании того, что последние будут пробиваться именно в лес.

Фирда рванулась к холму с гексагональными пауками на знамени…

…Последних убили на склоне холма. И долго в ужасе и злобе рубили и дробили каменными топорами и трофейными клинками тела двух мальчишек — со знаменем и рогом — пока там нечего стало кромсать и растаскивать.

— Будь всё проклято, они почти дошли, — донеслось с холма.

— Теперь мне не верится, что мы покончили с ними навсегда, — ответил другой голос.

Чёрный, смешанный с пеплом дождь лился на поле. И где-то — за мёртвым лесом — логами и оврагами тянулась на юго-запад тоненькая ниточка тех, кто успел спастись именно благодаря последнему часу этого боя. Тех, с кого всё начнётся снова…

… Мы встретимся. Под иным небом, в иное время, в иных мирах — мы встретимся…

…Мальчик открыл глаза.

Он лежал на спине в высокой тёплой траве, раскинув руки. Смотрел в прозрачное небо и слушал, как поёт жаворонок.

Он не помнил ничего и не знал, кто он.

Он просто встал. Потянулся, улыбаясь. И пошёл туда, где синела кромка леса…

…Мальчик открыл глаза.

Он лежал на спине в густом мху, раскинув руки. Смотрел в небо, пересечённое ветвями деревьев и слушал, как дробно стучит дятел.

Он не помнил ничего и не знал, кто он.

Он просто встал. Потянулся, улыбаясь. И пошёл туда, где виднелась тропинка…

9

За прошедшие полтора месяца Валька успел придти к выводу, что Михал Святославич кричать не умеет.

Вывод оказался насквозь ложным.

То есть абсолютно. Ни разу в жизни на Вальку так не орали. От стыда у него слёзы наворачивались на глаза, а главное — совершенно нечего было возразить на все те эпитеты, которыми награждал обоих мальчишек лесник. Сами собой откуда-то пришли глупые слова: «Я больше не буду…», вот их Валька и твердил время от времени, отмечая машинально, что и Витька бурчит то же самое, хотя и реже, глядя себе под ноги.

Михал Святославич нагнал их на краю болота — совершенно очарованные, держа перед лицами сцепленные руки, в которых лежал медальон, мальчишки сомнамбулически брели куда глаза глядят.

— Я больше не буду, дядя Михал… — прошептал Валька, понимая, что сейчас заплачет. Витька откликнулся эхом:

— Дядя Михал…

И Михал Святославич осекся. Перевёл дух. Сказал:

— Конечно, не будешь. Оба не будете. Это я вам гарантирую… Потому что сегодня всю первую часть личного времени плюс перед этим — время чая — вы ползёте кросс. Полтора часа ползёте туда, полтора обратно. Куда — я выберу. Если обратно опаздываете — время опоздания вычитается из времени на ужин. А вторую половину личного времени посвящаете тесному общению с лопатой и вёдрами — яму под картошку давно надо вычистить и обновить. Ясно?

— Да, — сказал Витька уныло. Валька вздохнул и повторил:

— Да…

— Не слышу, — зловеще ответил Михал Святославич.

— Так точно, ясно! — заорали сообразившие, что к чему, мальчишки. И Валька осторожно сказал:

— Дядя Михал…

— Ну? — буркнул лесник.

— А вы нам не объясните…

— Потом, — отрезал он. — А сейчас, так как вам предстоит насыщенная вторая половина дня, а полночи вы не спали — спать до… — он посмотрел на часы: — Пять сорок две… до девяти. Потом — завтрак и по расписанию. Восемнадцать минут — помыться, вы грязные в дым! Бего-о-ом!!!

На ужин мальчишки опоздали на целых десять минут, да ещё минут пять не могли толком есть и только сипло дышали, вцепившись в ложки и глядя в стол пьяными глазами. За оставшиеся пять минут они успели затолкать в себя ужин и даже удержать его внутри, хотя Михал Святославич был беспощаден и тут же поднял их из-за стола.