Анатолий Ромов - Поединок. Выпуск 17

Рядом с дедовским «текстом для аутотренинга» он пометил, что Аристотель считал избыточность какого-либо свойства характера разрушающей его истинную природу. Мудрец древности был за золотую середину. Так, например, мужество он определял, как «середину между страхом и дерзновением», благоразумие — как «нечто среднее по отношению к наслаждению».

Руководствуясь наставлениями Аристотеля, Вадим сделал к дедовским заклинаниям такую поправку:

«Я хочу иметь твердую, сильную волю в сочетании с разумной уступчивостью».

Только все это осталось областью благих намерений. Осташев рос человеком слабовольным, нерешительным, склонным то к эйфории, то к отчаянию. Правда, сам себе он не казался таким уж слабодушным. Но ведь известно, что никого человек не способен обманывать столь изощренно и ловко, как самого себя.

Решившись остаться за границей, он отнюдь не обрел желанного довольства жизнью. Противоречивые чувства раздирали его. Неприятный осадок, к примеру, оставил первый же разговор с новым начальником — суетливым Филом Виктори — об издании монографии о советской латиноамериканистике. Требование американца придать работе антисоветский характер ошеломило Осташева. Не для того он «выбрал свободу», чтобы подличать! Однако на решительные возражения он не решился.

— Посмотрим, — промямлил, — что тут можно сделать.

Неуклюжий, мешковатый, он потерянно сидел перед заведующим отделом, а тот, благосклонно покивав головой, заметил:

— Сделать можно многое. Можно сделать настоящий научный бестселлер!

— Постараюсь, — против воли согласился Осташев.

После этого разговора он отправился не к себе в отель, а к Аманде — за утешением. Он застал ее за странным занятием. Она сидела перед трельяжем и словно бы примеряла к лицу различные улыбки: то так улыбнется, то эдак.

— Ты что? — удивился Осташев. — Чем это ты занята?

Взглянув на него через плечо, Аманда Ронсеро хладнокровно ответила:

— Тренируюсь.

— То есть… как это? — не понял он.

— Очень просто, — женщина снисходительно улыбнулась своими пунцовыми от природы губами (макияжа она не делала, «краски на таком лице, как мое, — говорила она, — все равно что штукатурка на мраморе»). — Очень просто, милый друг. Жизнь — театральное действо, в котором мы все — актеры. А коли так, нужно иметь пригодную на каждый случай улыбку, нужно уметь смеяться и плакать, когда это необходимо. Я все отрабатываю перед зеркалом — и смех и слезы.

После таких откровений у Вадима Осташева пропало желание обсуждать с приятельницей неприятную беседу с Филом Виктори.

Местное секретное отделение РУМО занимало весь последний — двадцать второй — этаж здания, расположенного по соседству с домом, где был бар, у входа в который Тони Найт видел Аманду Ронсеро в обществе Берни Рота.

Сегодня начальник отделения был один. Он выбрался из своего серого «зодиак-форда», вошел в просторный холл здания, в котором размещалось множество офисов коммерческих — американских в основном — компаний, и поднялся на лифте на самый верх. На лестничной площадке была одна-единственная дверь. Сбоку к стене прилепилась неброская медная дощечка. «Экспорт цитрусовых» — кратко значилось на ней. Рот приблизился к двери, в которой имелся обычный по виду смотровой глазок. Но это был вовсе не глазок, а окуляр специальной, соединенной с замком камеры, с помощью инфракрасных лучей сравнивающей рисунок сетчатки глаза посетителя с теми изображениями сетчатки, что заложены в памяти электронного охранного устройства. Шеф отделения американской военной разведки приставил глаз к окуляру. Замок чуть слышно щелкнул, и дверь автоматически отворилась.

Несмотря на столь совершенную автоматику (подобная система может ошибиться лишь единожды из миллиона проверок личности), в коридоре на всякий случай и днем и ночью дежурил охранник. Кивнув ему, Рот прошел к себе. Был он выше среднего роста, подтянутый, поджарый, с чеканным лицом человека решительного и волевого. Он не знал сомнений, занимаясь своим ремеслом. И не то чтобы он был каким-то исчадием ада — вовсе нет, человек он был обычный, не лишенный даже доброты и известного обаяния, но он свято верил в цели американской внешней политики, считал, что цель оправдывает средства.

Осторожный стук в дверь раздался тотчас же, едва Берни Рот уселся за стол у себя в кабинете. Вошел офицер безопасности отделения.

Рот выжидательно посмотрел на него.

— Да, сэр, — отвечая на немой вопрос шефа, кивнул головой офицер. — Есть новости… Разрешите? — он подошел к видеомагнитофону, стоявшему на столике в углу кабинета, вставил кассету. — Сегодняшняя запись.

— Садитесь. — Рот приглашающим кивком указал на кресло.

На экране замелькали кадры, показывающие, как Тони Найт фотографирует шефа отделения в обществе Аманды Ронсеро. Найт не мог, разумеется, знать, что вокруг здания, где разместилась служба американской разведки, и в ближайших окрестностях установлены съемочные телекамеры. С их помощью «рыцари плаща и кинжала» следили, не проявляет ли кто чрезмерного интереса к их здешней штаб-квартире.

Экран погас. Офицер выключил видеомагнитофон, заметив:

— Остальное не представляет интереса.

— Зато чрезвычайный интерес представляют эти кадры. — Видно было, что Рот неприятно удивлен увиденным. — Зафиксируйте их на фотобумаге!

— Непременно. — Тоном ответа офицер дал понять, что сделал бы это и без распоряжения начальства.

— И выясните, что это за тип.

Для офицера настала минута маленького торжества. На его мясистом дубоватом лице исправного службиста появилась самодовольная усмешка.

— Уже выяснено, шеф. Я взял на себя смелость показать эту запись одному из наших особо доверенных лиц в местной полиции. Оказалось, что этот тип — сыщик. Зовут его Тони Найт.

— Американец? — удивился Рот.

Пренебрежительно махнув рукой, офицер ответил:

— Полукровка. Отец работал раньше лоцманом на канале. Сына никогда не признавал.

— Необходимо установить, какого черта он меня фотографировал.

И еще раз офицер безопасности получил возможность блеснуть компетентностью.

— Найт, — доложил он, — занимается делом об исчезновении Вадима Осташева. Я полагаю, что сыщик сделал снимок, увидев подружку этого русского в вашей компании, Он за ней, наверное, следил.

Вот это сообщение уже по-настоящему встревожило шефа, что было заметно по тому, как закаменело его лицо.

— Час от часу не легче! — Он поднялся из-за стола. Нервно прошелся по кабинету. Потом остановился перед офицером безопасности (тот сейчас же встал, покинув удобное кресло). Глядя на него в упор, приказал: — Это расследование нужно прекратить! Нажмите на все пружины в полиции.