Охотники за алмазами - Смит Уилбур

Вторая гиена положила передние лапы на грудь Бенедикта. Голову опустила, челюсти сомкнулись перед лицом Бенедикта. Она упиралась лапами в грудь, готовясь ухватить полную пасть плоти. Голова Бенедикта дергалась. Ноги его слабо двигались, руки дрожали на песке, как раненые белые птицы.

Лицо было разорвано. Джонни ясно услышал это в полной тишине пустынного вечера. Разорвано с мягким звуком разрываемого шелка — и Джонни закричал.

Гиены бросились бежать, в ужасной шутовской панике взбираясь на склоны дюны. Бенедикт продолжал лежать, лицо его превратилось в кровавую маску. Глядя вниз на это лицо, Джонни понял, что не сможет убить его, вообще не сможет убить человека. Не может мстить этому существу с изуродованным лицом и больным мозгом.

Он опустился рядом с ним на колени и неуклюжими пальцами развязал рюкзак.

Одно ухо и щека Бенедикта свисали на рот на полоске ткани, зубы с одной стороны лица обнажились, кровь пузырилась на них. Джонни разорвал бумажный пакет поглощающей повязки и положил оторванный кусок на место, плотно прижимая его ладонью. Кровь пробилась сквозь ткань, но текла медленнее.

— Все в порядке, Бенедикт. Я здесь. Все будет в порядке, — хрипло шептал Джонни, работая. Свободной рукой он разорвал другой пакет и аккуратно заменил им промокший. Продолжая удерживать пакет, он поднял Бенедикта и положил к себе на колени.

— Сейчас кровотечение прекратится, и я дам тебе попить. — Он достал из сумки ткань и начал острожно вытирать кровь и песок с ноздрей и губ Бенедикта. Дыхание Бенедикта стало более легким, хотя вырывалось по-прежнему со свистом. Язык его распух, заполнив рот, как пурпурная губка.

— Так-то лучше, — сказал Джонни. По-прежнему придерживая пакет, он достал фляжку. Прикрывая большим пальцем горлышко, чтобы регулировать струю, он позволил нескольки каплям упасть в сухую яму рта.

Еще десять капель, потом он закрепил фляжку в песке и начал мягко массировать горло Бенедикта, чтобы вызвать глотательный рефлекс. Человек, лежавший без сознания, болезненно глотнул.

— Молодец, — подбодрил его Джонни и снова начал капать в рот, негромко приговаривая при этом: — Все будет в порядке. Вот так, проглоти еще.

Потребовалось двадцать минут, чтобы влить в него полпинты теплой пресной воды, к этому времени кровотечение прекратилось. Джонни снова порылся в сумке и взял две таблетки соли и две глюкозы. Он положил их в рот и разжевал, превратив в пасту, затем склонился к изуродованному лицу человека, которого поклялся убить, и прижал губы к распухшим губам Бенедикта. Ввел раствор соли и глюкозы в рот Бенедикта, потом распрямился и снова начал вливать воду.

Дав Бенедикту еще четыре таблетки и половину фляжки, он закрыл ее и вернул в рюкзак. Смочил компресс ярко-желтым обеззараживающим раствором и крепко перевязал рану. Это оказалось труднее, чем он думал, и после нескольких неудачных попыток он провел повязку под подбородком и по глазам, полностью закрыв голову Бенедикта, оставив только рот и нос.

К этому времени солнце было уже на горизонте. Джонни встал и, распрямляя спину и плечи, смотрел на смерть красно-золотого пустынного дня.

Он знал, что откладывает принятие решения. Ему казалось, что, оставив лендровер, он прошел около пяти миль. Пять миль по трудной дороге — часа четыре, может быть, пять в темноте. Можно ли оставить здесь Бенедикта, вернуться к лендроверу, вызвать по радио помощь из Картридж Бей и возвратиться к Бенедикту?

Джонни повернулся и взглянул на дюны. Вот и ответ. Одна из гиен сидела на вершине дюны, внимательно глядя на него. Голод и приближающаяся ночь сделали ее неестественно смелой.

Джонни выкрикнул ругательство и сделал угрожающий жест. Гиена подпрыгнула и скрылась за вершиной.

— Луна восходит сегодня в восемь. До этого времени отдохну — потом пойдем по холодку, — решил он и лег на песок рядом с Бенедиктом. Ощутил давление в кармане, достал алмаз и подержал его в руке.

В темноте гиены начали приближаться с кашлем и криками, и когда луна поднялась, она осветила на вершине их темные силуэты.

— Пошли, Бенедикт. Мы идем домой. С тобой очень хотят поговорить несколько милых полицейских. — Джонни посадил Бенедикта, положил его руку себе на плечо, подставил свое тело и встал.

Постоял так, глубоко погрузившись в песок, удивляясь весу своей ноши.

— Будем отдыхать каждую тысячу шагов, — пообещал он себе и побрел по дюне, считая про себя, но зная, что снова поднять Бенедикта не сможет, если только не удастся обо что-нибудь опереться. Придется за один переход выбираться из песчаных холмов. — Девятьсот девяносто девять, тысяча. — Он считал про себя. Берег силы, сгибаясь под тяжестью, спина и плечи болели, песок задерживал каждый шаг. — Еще пятьсот. Пройдем еще пятьсот шагов.

За ним двигались гиены. Они проглотили окровавленные обрывки, оставленные Джонни в блюдце, и вкус крови привел их в истерическое состояние.

— Хорошо. Еще пятьсот. — И Джонни начал считать в третий раз, потом в четвертый, в пятый.

Джонни чувствовал, как что-то капает ему на ноги. Кровотечение возобновилось, и гиены глотали песок.

— Почти дошли, Бенедикт. Держись. Почти дошли.

Навстречу плыла первая группа залитых лунным светом скал, Джонни добрался до них и упал лицом вниз. Прошло немало времени, прежде чем он набрался сил, чтобы снять с плеч Бенедикта.

Он заново перевязал Бенедикта и дал ему глоток воды, которую тот сразу проглотил. Потом Джонни сам проглотил пригоршню таблеток соли и глюкозы и запил их двумя отмеренными глотками из бутылки. Он отдохнул двадцать минут по часам, затем, опираясь на одну из скал, снова поднял Бенедикта на плечи и пошел дальше.

Каждый час Джонни отдыхал в течение десяти минут. В час ночи они выпили последнюю воду, в два часа Джонни был абсолютно уверен, что пропустил сухое русло и заблудился.

Он лежал у плиты железняка, отупевший от усталости и отчаяния, и вслушивался в кашляющий смертоносный хор среди скал. Пытался понять, где он свернул с пути. Может, он шел параллельно руслу, может, пересек его, не узнав. Возможно. Он слыхал, что иногда заблудившийся натыкается на гудронированное шоссе и не узнает его.

Сколько хребтов преодолел он по пути? Он не мог вспомнить. В одном месте он оцарапал ногу о колючий куст. Может, это и было русло.

Он подполз к Бенедикту.

— Держись, парень. Мы идем назад.

В последний раз Джонни упал незадолго до рассвета. Повернул голову и взглянул на часы: света было достаточно, чтобы разглядеть циферблат. Пять часов.

Он закрыл глаза и долго лежал. Он сдался. Попытка была неплохая, но не удалась. Через час взойдет солнце. И тогда все будет кончено.

Что-то мягко и украдчиво двигалось рядом. Неинтересно, решил он. Теперь, когда все кончено, хочется только лежать спокойно.

Тут он услышил фыркающие звуки. Раскрыл глаза. Гиена сидела в десяти футах, глядя на него. Нижняя челюсть ее отвисла, розовый язык свешивался из пасти. Джонни ощутил звериный запах, запах клетки в зоопарке, запах помета и гниения.

Он попытался крикнуть, но ни звука не донеслось изо рта. Горло перехватило, язык заполнил рот. Джонни с трудом приподнялся на локтях. Гиена отскочила, но без нелепой паники, как раньше. Лениво отошла, повернулась к нему в двадцати шагах. Улыбнулась, проглотив слюну.

Джонни подполз к Бенедикту и помотрел на него.

Перевязанная голова медленно повернулась, черные губы зашевелились.

— Кто здесь? — Сухой хриплый шепот.

Джонни попытался ответить, но голос снова изменил ему. Он болезненно откашлялся, прожевал, вырабатывая во рту хоть немного влаги. Теперь, когда Бенедикт пришел в себя, снова вспыхнула ненависть.

— Джонни, — прохрипел он. — Это Джонни.

— Джонни? — Бенедикт поднял руку и коснулся бинтов на голове.

— Что?

Джонни протянул руку и, лежа на боку, снял бинт с глаз Бенедикта. Бенедикт замигал. Свет стал ярче.

— Воды, — попросил Бенедикт.

Джонни покачал головой.