Анатолий Днепров - Искатель. 1962. Выпуск №6

Я разбил топором нарты и развел большой костер. Бросил в него и весла. Жаркий огонь быстро согрел меня и высушил одежду.

Я отобрал самое необходимое из снаряжения — спальный мешок, секстант, спиртовку — и сложил все это в рюкзак.

На вырванных из судового журнала страницах я подробно по-русски и, как сумел, по-английски записал рассказ Риттера о личном задании Геринга. Вместе с картой я спрятал их в прорезиненный мешок.

Потом я вернулся к лейтенанту и оттащил его тело в небольшую расщелину.

Из руки Риттера выпал листок. Я поднял его. Это была фотография молодой женщины и двух мальчиков лет шести-восьми, на обороте надпись: «Dusseldorf, 1941». Я спрятал фотографию в прорезиненный мешок рядом с картой.

Потом завалил Риттера снегом.

Впереди была гряда высоких торосов. Я поднялся на вершину гряды. Задержался на краю ледника, чтобы оглядеть пройденный путь.

Стояла мертвая, торжественная тишина. Насколько видел глаз, к югу тянулись ледяные поля, широкие разводья, гряды торосов и острые клинья отдельных ропаков. Садилось солнце.

Глава восьмая

Мир двухцветен. Он как черно-белое кино. Кто-то стер с земли зелень травы, мягкую желтизну речного песка, золотистую, будто опаленную солнцем, кору сосен, голубизну рек, красный гранит скал, яркую россыпь цветов. Осталось только два цвета. Белый и темно-свинцовый. Белый лед и темно-свинцовая вода.

В мире пропали звуки. Не стало пения птиц, гула машин, шелеста листьев, голосов людей. Ничего. Только тихий скрип снега под ногами.

И вдруг грохот орудийного залпа врывается в онемевший мир. Это подвинулись льды. И снова тишина.

Я один в этом странном мире. Я иду к горизонту.

Я лежу, распластавшись, на снегу. Метрах в ста чернеет круглая голова тюленя. Он зорко осматривается вокруг. Ветер дует в мою сторону. Я лежу неподвижно. Ни малейшего звука, иначе зверь тут же исчезнет в лунке. Наконец тюлень опускает ютову.

Он дремлет.

Я ползу вперед. Сон тюленя чуток и прерывист. Всего пять- шесть секунд, и он снова подымает голову. Я замираю. Я жду, когда* опустится черная круглая голова. Я должен подползти так, чтобы стрелять наверняка. Его мясо, кровь, жир — это жизнь. Я должен убить его. Я должен дойти до людей.

Воет ветер. Метет пурга. Я лежу в снежной яме. В спальном мешке тепло. Очень хочу спать. Спать, спать без конца. И никуда больше не идти. Не трогаться с места. Только спать.

Успокаивается ветер. Затихает пурга. Все так же хочется спать. Невозможно пошевелить рукой.

Но я заставляю себя встать. Стряхиваю сон. Я должен идти. Меня ждут. Ждут летчики, погибающие в воздушных боях, ждут люди, умирающие под бомбежкой; ждут команды гибнущих кораблей.

Ждет в Тромсё семья Дигирнеса. Я должен' побывать там и рассказать, как умер капитан.

Нет, я не могу умереть! Я должен дойти.

«Никогда не думала, что это так немыслимо — жить без тебя…»

Мир стал еще беднее. Исчезло солнце. Я видел его последний розовый закат. Теперь даже в ясную погоду оно не подымается над горизонтом. Нет дня, нет утра, нет вечера — долгие бесконечные сумерки. Полуночное беззвездное небо. Я иду почти наугад.

Небо вспыхнуло. Высоко на западе зажегся сноп красных лучей. На противоположной стороне повис гигантский цветной занавес. Бесплотный и легкий, он ежесекундно меняет свои очертания, переливаясь всеми цвета ми. от бледно-зеленого до алого. Огненные языки прорезывают небо. Бегут стремительные молнии, вспыхивают и гаснут сверкающие ленты…

Что это? Отсвет далекой зари? Космическая буря? Или просто видение, родившееся в моем усталом мозгу?

Вдали послышался лай собак. Я хотел поднять голову… и не смог этого сделать. Но лай собак приближался. Я услышал громкий в тишине скрип полозьев и гортанные выкрики каюра.

Сани едут прямо на меня. Нет сил отползти в сторону. Все, что я могу, — это достать пистолет. Сани уже совсем близко. Я вижу мохнатую вереницу собак. Слышу голоса людей. Они говорят по-английски. Я стреляю в воздух.

Открываю глаза. Надо мной низкий, обшитый фанерой потолок. Звучит негромкая музыка. На столе затененная бумагой керосиновая лампа и приемник. Возле него спиной ко мне человек в толстом свитере. В комнате тепло. Я лежу раздетый под одним шерстяным одеялом на мягком топчане, под головой настоящая подушка. Мои руки туго забинтованы. Лицо смазано какой-то пахучей мазью.

Скрипнул топчан. Человек обернулся. Это совсем молодой паренек лет девятнадцати, светловолосый, с нелепыми на его юношеском лице пшеничными усами. Он подходит ко мне.

— Как вы себя чувствуете? — спрашивает он по-английски.

— Хорошо… Карта… Где карта? Вы нашли карту?

— Не беспокойтесь! Все в порядке. Лежите спокойно, — он смотрит на часы. — Скоро приедет врач. Русский врач.

Я хочу спросить, что делается там, в большом мире, на фронте. Но мне трудно подобрать нужные английские слова, а паренек протестующе трясет головой.

— Молчите. Вам нельзя напрягаться. Скоро приедет русский врач.

Он возвращается к приемнику. Свистит настройка, и вдруг в комнату врывается русский голос — странный, медленный баритон. Он читает длинный список имен:

«Владимир, Ольга, Леонид, Григорий, Андрей. Точка».

Англичанин поворачивает ручку.

— Нет! — кричу я. — Нет! Но! Но!

Испуганный паренек возвращает волну. Я догадываюсь: идет передача материалов для районных и областных газет. Там, в Москве, далекий диктор медленно, по слогам читает сводку Совинформбюро:

«…Та-ким обра-зом, запятая, на-ши вой-ска за-вер-ши-ли полное окру-жение в райо-не го-ро-да шестой… Передаю по буквам: Шура, Елена, Семен, Татьяна, Ольга, Иван краткий — шестой немецко-фашистской армии…»

Я еще очень слаб. Я прикрываю глаза. И передо мной встает бесконечная белая дорога, по которой я шел сюда, к людям.

Колчин посмотрел на часы и подозвал кельнера. Перед ним на столе уже лежала тонкая пачка круглых картонок с надписями: «Избавь нас, боже, от злого взгляда, большого зноя, несчастья тоже».

Кельнер пересчитал картонки. Колчин расплатился и вышел.

Ветер спутал его сильно тронутые сединой волосы. Серый четырехэтажный дом был напротив. Колчин стоял в нерешительности. Его отделял от дома только густой поток машин.

Должен ли он сделать то, что задумал? Уже четвертый день их группа в этом городе. Сегодня они уезжают. Он должен сделать это сегодня, или…