Николай Буянов - Искатель, 2014 № 05

— Что с отпечатками пальцев?

— Чисто и внутри, и снаружи. Кстати, не обязательно их стер преступник. Вон в углу ведро с тряпкой, моющие средства, швабра… Парень тут поддерживал чистоту, как на флагманском корабле. Не то что мой оболтус…

Оленин вышел из «стойла», подошел сзади к Алексею, хотел положить ему руку на плечо, но не решился. Просто встал рядом, и даже когда кто-то из группы окликнул его по какой-то надобности, только отмахнулся.

— Почему они так? — тихо и отчаянно спросил Алеша, ни к кому не обращаясь.

— А? — не понял майор.

— Почему мертвые всегда говорят с нами загадками? Почему нельзя сказать ничего прямо, черт возьми?!

Незадолго до этого «сыщик» неловко топтался в дверях гаража — тело Андрея унесли, лишь его мотоцикл одиноко стоял посередине помещения, печально опустив рогатую башку, лишившись в единый момент хозяина и единственного друга: вряд ли когда-нибудь он подпустит к себе нового… На краешке дивана сидела Софья Петровна — худощавая, небольшого росточка, в тапочках на босу ногу и простом ситцевом халатике. С ней беседовал Силин, негромко и осторожно подбирая слова. «В котором часу Андрей вышел из дома?» — «В начале восьмого, в восемь они собирались группой возле корпуса педагогики, он проглотил яичницу с колбасой, выпил чаю, и вниз. Мне, мол, еще надо своего «мустанга» подлечить — это он свой мотоцикл так называет, «мустангом»…» — «Вы видели, какой открывал гараж?» — «Видела. Потом отвлеклась, пошла посуду помыть, а сама думаю: мотор-то не тарахтит, а уже начало девятого… Вышла на балкон, гляжу — дверь гаража приоткрыта (с балкона ее хорошо видать). Спустилась, постучала: Андрюша, говорю, ты не опоздаешь? Торопился ведь, даже чай недопил…»

— Можно? — спросил Алеша у Силина.

Тот кивнул.

— Софья Петровна, — проговорил «сыщик», — скажите, ваша дочь, сестра Андрея, пользуется ингалятором от астмы?

— У меня никогда не было дочери, — услышал он после паузы.

— Но Андрей упоминал о сестре… Может быть, о двоюродной?

— У него не было сестры, — с нажимом повторила Софья Петровна, комкая в руках носовой платочек. — Ни двоюродной, никакой. Когда муж умер, мы остались с Андрюшей вдвоем. Теперь я одна. Совсем одна… А вы кто? — вдруг спросила она у «сыщика».

— Алексей. Алеша Сурков, мы с Андреем были друзьями…

— Да, он рассказывал. Вы корреспондент, Андрюша вел вместе с вами какое-то расследование… — она вдруг в упор посмотрела на собеседника, и в глазах ее, до этого тусклых и безжизненных, неожиданно полыхнул огонь. — Во что ты его втянул?

— А? — Алексей невольно попятился.

— Во что ты втравил моего мальчика, недоумок?! Почему он умер, а ты живой?!

— Простите, — беспомощно пробормотал «сыщик», спиной вперед выкатываясь из гаража. — Простите, простите, простите…

Он едва не зацепился ногой за порожек. Вывалился на улицу, ощупью добрался до пня и сел на него, обхватив голову руками. И не сразу услышал, как сзади подошел Оленин.

— У него не было сестры, — глухо произнес Алеша. — Она никогда не болела астмой. И никогда не пользовалась небулайзером. Зачем Андрей выдумал все это? Зачем он подбросил мне эту головоломку?!

— Видимо, мертвые иначе не могут, — тихо отозвался майор. — Они обретаются в своем мире и с нашим могут общаться только так — посредством загадок, как в роуминге. А разгадывать их — это уже наша святая обязанность. Ты говори, не молчи, — попросил он. — Так легче. Иначе сердце можно надорвать.

— Ну да, — хмыкнул «сыщик». — Иногда я что-нибудь ляпну — хоть плачь, хоть смейся, но это наталкивает вас на верную мысль… Вы это имели в виду?

Сергей Сергеевич вынул сигарету из пачки, чиркнул зажигалкой и присел рядом на пень, попросив Алешу: «Подвинься-ка чуток».

— Знаешь, я в розыске без малого двадцать пять лет. И успел понять одну вещь: розыск, Леш, это сложный, мощный, идеально отлаженный и смазанный механизм. Он способен перемолоть любые доморощенные хитрости хоть бандита-рецидивиста, хоть начинающего домушника — именно потому, что они доморощенные. У этого механизма только один недостаток: чтобы начать работать, ему надо за что-то зацепиться. За трещину на асфальте, выбоину в стене, сломанную веточку на дереве… — он вздохнул. — Думаешь, зачем я таскаю тебя за собой? Позволяю бывать на местах происшествий, совать нос в протоколы осмотров, акты экспертизы и прочую мутотень, хотя регулярно получаю за это выволочки от начальства?

У тебя есть талант. Божья искра, которая позволяет тебе как-то находить эти трещины, выбоины, сломанные веточки… Понимаешь меня?

Алеша подавленно молчал. Божьей искрой он себя не чувствовал — ему хотелось провалиться поглубже сквозь землю, превратиться в дерево (как вариант — в пень, на котором они сидели с майором), утонуть в уточкином пруду

— «может, его в наручники, в наш подвал, и допросить как следует? Да ну. Лучше отведи к пакгаузам и расстреляй к шутовой матери…»

— Иди-ка домой. Здесь ты ничем не поможешь. Твоей Ангелине Ивановне я позвоню, объясню… Аты думай. Недаром Андрей именно тебе оставил послание (кстати, почему он на самом деле не сказал ничего открытым текстом?) — значит, верил, что ты сумеешь его понять. Я не имею права тебе приказывать, но это приказ. Давай, — он легонько подтолкнул журналиста в спину.

В ближайшей «стекляшке» Алеша затарился «полбуханкой» черного хлеба, бутылкой водки и газетой «Московский комсомолец». Доехал на автобусе до такого-то сквера, отыскал там свободную скамейку и расположился на ней, наплевав на полицейский патруль, фланирующий по сопредельной аллее. Свинтил крышку у бутылки, хлебнул прямо из горлышка, точно заправский алкаш (хотя последний раз притрагивался к спиртному аж на Восьмое марта), зажевал куском хлеба… В большинстве художественных произведений, которые он и раньше, и теперь читал запоем, после подобной сцены обычно значилась ремарка: «блаженное тепло разлилось по телу…». Он прислушался к себе: ничего даже отдаленно напоминающего. Сердце билось ровно, глаза были сухие, как у Андреевой мамы во время разговора с Силиным, голова пустая, точно заколоченная на зиму дача…

Когда сидеть стало невмоготу, он встал, побрел в никуда, снова вышел к какому-то автобусу, снова ехал, снова шел… Пару раз он слышал рядом мотоциклетное тарахтение — и заполошно озирался, охваченный идиотской мыслью, что вот сейчас подкатит живой и здоровый Андрей (предыдущие события привиделись из-за чересчур плотного ужина) и хлопнет по заднице своего «коня»: садись, мол, подвезу, шлем не забудь надеть… Однако в первый раз это оказался черный, как смоль, «Харлей», которого никак нельзя было назвать «мустангом» — скорее уж, «птеродактилем», а во второй — газонокосилка.