Луи Буссенар - Сын парижанина

— Ха-ха! Мой лакей — сын шерстяного короля! Ха-ха! Не следует так много болтать, мальчик! Такой заложник стоит миллиарда!.. Ты станешь приманкой, на нее и клюнет твой негодный папаша!

— Проклятие, — крикнул Меринос. — А ведь я ударил его изо всей силы!

— Партия откладывается! — хладнокровно заметил Тотор. — В следующий раз бей в лицо или в горло…

— Что же теперь делать? — спросил Меринос, сжимая кулаки и топая ногами от ярости.

— Бежать, не отвлекаться пустяками!

— Без оружия?

— Вот этот покалеченный одарит нас, — ответил Тотор.

Он наклонился к поверженному его ударом Бобу и вынул у него из-за пояса кольт и bowie-knife[147].

— Бери ножик, я возьму револьвер, и — ходу! — спокойно сказал француз. — Через пять минут здесь будет слишком шумно.

В самом деле, Ден убежал, громко сзывая клан бандитов:

— К оружию! Все сюда! Окружайте строения… В мастерскую! Из-под земли достаньте моего белого слугу и механика-француза! Взять живыми! Тысяча фунтов тому, кто их найдет!

— Несомненно, здесь будет жарко, — сказал Тотор, — но мы еще не пойманы! Быстро смываемся!

Молодые люди побежали спортивным шагом и скоро оказались на хорошо знакомой Тотору дороге, готовые броситься в кусты, если погоня будет близко. Приблизительно через пять минут за ними послышались приглушенные шаги.

— Что это? — спросил Тотор, — Стоп!

Он остановился, зарядил револьвер и отошел в сторону. В эту минуту перед ним выросла издававшая сильный козлиный запах черная фигура и раздался сладостный посвист, напоминавший пение ночной птицы:

— Фью-у! Фью-у!

Изумленный и восхищенный Тотор узнал знакомый сигнал — чудесное подражание трелям «мальми», австралийского соловья с лазоревым и пурпурным оперением.

— Бо, мой славный Бо! — воскликнул он, дрожа от волнения. — Ты не бросил меня!

Тотор не ошибся. Это появился необыкновенный австралиец, дикарь-лицеист, латинист-людоед, который давал о себе знать птичьей песенкой.

Он ничего не ответил парижанину, но в темноте отыскал руку француза и прижал ее к своей атлетической груди. Это простое движение было красноречивее всяких слов.

Какое странное и трогательное превращение свершилось с ним? Какие воспоминания давно стершегося из памяти прошлого толкнули к двум белым несчастным беглецам этот жалкий обломок слишком высокой цивилизации?

Не только волшебная сила алкоголя заставила прирученного кровавого скота жертвовать собой. И не просто обыкновенная благодарность желудка! Тотор почувствовал это.

Несомненно, в Татамбо частично пробудился оцепеневший ум, произошла вспышка mens divinior[148], запрятанного в мозгу первобытного человека. Так случайный удар освобождает драгоценный камень из пустой породы или крупицу золота — из гранита.

А роль удара сыграли веселая откровенность, дружелюбие Тотора, его мягкость и особенно бесконечная доброта.

И вот чудо свершилось. Бо телом и душой теперь с Тотором, окончательно решил бросить своего хозяина — разбойника и больше никогда не покинет юного белого друга, которого он попытается спасти. Парижанин соединил его жесткую черную руку с рукой Мериноса и сказал дрожащим от волнения голосом:

— Бо, я люблю этого белого, как брата. И ты полюбишь его? Да?

Австралиец проворчал что-то с довольным видом, а Меринос высокопарно сказал:

— У меня было большое предубеждение относительно людей твоей расы, Бо, но я совсем их не знал! Благодаря тебе я смогу вернуть им долг признательности.

ГЛАВА 7

Бегство. — Чтобы обмануть собак. — Три часа сна. — Выше колонны на площади Бастилии[149]. — Кхамин. — Как взбираются на пятидесятиметровое дерево. — Двойная ноша. — Невероятный трюк. — Головокружение. — Ужасная опасность. — Спасены!

Тотор, Меринос и австралиец побежали дальше в темноту, стремясь уйти от опасности, выиграть хотя бы несколько минут, а может быть, и целый час.

Но скоро должна была начаться погоня, ужасная охота на людей, с огромными догами вместо ищеек и бандитами вместо егерей. Впереди — безумная травля, улюлюканье, агония сопротивления собачьим клыкам, неизбежная поимка алчущими крови чудовищами и несомненно какая-нибудь утонченная пытка, изобретенная искусным мучителем.

Однако Меринос сохранял смутную надежду, потому что ни разу не выходил на вольный воздух и не ведал, что это за таинственный оазис, затерянный в песках.

А вот у Тотора иллюзий не было. Он-то знал, что долину разбойников окружали непреодолимые стены отвесных гор. Даже обезьяна не смогла бы вскарабкаться на них, а белка напрасно обломала бы свои коготки.

Словом, это огромная тюрьма — правда, с большими деревьями, лугами, цветами, птицами, но не менее отгороженная от воли, чем самый угрюмый карцер.

Если бы молодые люди были предоставлены самим себе, они неизбежно погибли бы, но к ним присоединился австралиец, о пособничестве которого хозяин не догадывался.

Бо, которому вся окружающая местность, с ее деревьями, скалами, рощицами, источниками, болотами, была знакома как свои пять пальцев, умело руководил беглецами.

Вскоре он заставил их бросить круговую дорогу, служившую автодромом, и повел друзей через многочисленные препятствия, запутывая следы, забегая вперед, не раз возвращаясь на то же место, чтобы сбить с толку собак, лай которых уже слышался вдали.

Истерзанные шипами, ежеминутно натыкаясь на камни и деревья, друзья молчали.

Так прошло часа два. Наконец Бо негромко свистнул. Измученные молодые люди задыхались, пот покрывал их лица, и они охотно остановились. Беглецы были в роще деревьев с широкими, гладкими, мясистыми листьями.

Бо сорвал их целую охапку, растер в руках и сочной мякотью с силой натер ноги Тотора.

— Понятно, — тихо, как вздох, сказал француз. — Чтобы помешать псам учуять нас? Так, старина?

— Да, — ответил австралиец.

— Как, — спросил потрясенный Меринос, — он говорит по-французски?

— Лучше учебника, — ответил Тотор, — а по-латыни — как покойник Цицерон[150].

— Невероятно!

— Тсс, — шепнул Бо, не обращая внимания на похвалы.

Все трое стали натирать себя с ног до головы листьями, из которых бежал липкий сок со странным, неожиданным запахом, и это заставило неисправимо болтливого Тотора сказать:

— Пахнет хлебом, вынутым из печки. Вот бы поесть!.. И от этого исчезнет наш аромат?

— Тсс, — опять прошипел австралиец, явно волнуясь.