Андрэ Нортон - Железные бабочки

– С двери сняли затвор, я не могу её закрыть.

Я подумала, что как последнее средство мы могли бы забаррикадировать дверь мебелью. Но время для этого ещё не настало, я была уверена, что пока наше положение ещё не стало настолько отчаянным.

– Карта… – прошептала я. – Можешь достать карту?

Выбраться, не только из Кестерхофа, но из этой части проклятой страны, где граф всемогущ, – такова была моя первая мысль. Мы две женщины, мы одни и станем лёгкой добычей любого под этой крышей. Я с ужасом вспомнила предположение Труды, что когда выйду – если выйду отсюда, то буду способна лишь покорно играть навязанную мне роль. Предложение барона о фиктивном браке ничего не значит. О нём можно легко забыть.

– Не знаю, – ответила Труда.

Я снова откинулась на подушки, которые она поправила. Труда принесла мне воду, которую я раньше попросила, и я напилась. На самом деле это была проверка, не вызовет ли вода болезненную реакцию. Но я легко её проглотила, и тошнота не появилась.

Труда села в низкое кресло у лампы. Она раскрыла шкатулку, достала оттуда вязанье. Девушка казалась образцовой служанкой, не привыкшей сидеть сложа руки, даже когда присматривает за больной. А я осталась со своими мыслями, которые шли по кругу, не оставляя надежды, показывая полную мою беспомощность.

На каминной доске стояли небольшие фарфоровые часы, и их тиканье, казалось, заполняло всю комнату издевательским смехом. Пока у меня имелось достаточно времени, но оно пройдёт бесполезно, если я не начну действовать.

Ночью самые смелые решения, принятые днём, отменяются, храбрость оставляет человека. Я строила планы и тут же отказывалась от них, видя их неисполнимость. Труда положила работу – квадратный кусок белой ткани – на стол и достала из шкатулки маленький инструмент со свинцовым наконечником. Я сама пользовалась таким, чтобы помечать на ткани узор для вышивки. Время от времени она заглядывала в небольшую книгу, в которой, очевидно, содержался рисунок, с такой сосредоточенностью, что я негодовала: как она может этим заниматься в такое время? Наверное, её помощь мне – одно притворство, она просто хочет втереться ко мне в доверие, чтобы потом предать меня…

– Я хочу пить, – сказала я наконец, не в силах больше смотреть на её сосредоточенность чем-то совершенно чуждым моим бедам.

– Сейчас, благородная леди! – она встала, но, словно случайно, сунула квадратный кусок ткани в карман передника, так что он наполовину свисал наружу. Снова наполнила чашку и принесла мне.

Поднеся чашку к моим губам, она встретилась со мной взглядом, потом перевела взгляд на свой карман. Я сразу поняла её и двумя пальцами, как щипцами, захватила край ткани. Потом выпила воду, Труда пошла ставить чашку на место, а ткань оказалась у меня под рукой.

Я повыше натянула одеяло, расправив при этом кусок муслина, и взглянула на него. На самом деле на нём оказался не рисунок для вышивки. Сначала я не поняла, что вижу, но потом заметила в центре чёрную точку, а над ней букву К. Кестерхоф? От него отходили две дороги – такими я посчитала линии. Одна, я была уверена, по которой мы приехали, а вторая вела в противоположном направлении, через горы, в деревню, где у графа тоже есть власть. Всё остальное было пусто, и я могла представить себе дикую местность, которая, я в этом не сомневалась, патрулируется такими людьми, как лесник, тот самый, что сегодня утром не позволил мне пройти дальше.

Углубиться в этот лес без проводника – глупость, я над этим даже не задумалась. Обе дороги тоже будут охраняться. Итак, мои надежды на побег рухнули. Что мне оставалось?

Я сжала кусок муслина в руке. Торговаться с теми, кто меня удерживает? Я чуть не рассмеялась вслух. И не было ни одного человека, с кем я могла бы связаться. Полковника сняли с доски как фигуру, потерявшую ценность.

Я вспомнила слова графини – что лихорадка бывает признаком начала серьёзной болезни. Я должна играть эту роль, сколько смогу. Доза, которую они подмешали мне в вино, сделала меня действительно больной. Может, постараться показать, что я настолько ослабла, что не опасна для них? Серьёзно больная женщина для них не угроза. Мои мысли достигли этого пункта, когда снова в дверь послышался требовательный стук и, прежде чем Труда успела к ней подойти, та распахнулась.

Снова графиня и мужчина. Вначале я подумала, что это врач, но за графиней заметила барона. На круглом лице Луизы не было торжества, скорее выражение страха. Барон сжимал её голое плечо, потому что графиня была одета в платье с глубоким декольте, как на обеде в Аксельбурге.

Он потащил её к кровати, словно пленницу. На его лице не было ни страха, ни гнева, скорее презрительное самодовольство, как будто барон вполне владел не только ею, но и ситуацией, которая складывается в его пользу.

– Ты! – он даже не повернул головы к Труде, но было ясно, что обратился к ней. – Принеси перо и чернила со стола – быстрее!

И так толкнул графиню, что она едва не упала и ухватилась за кровать. Больше он не обращал на неё внимания, но через её плечо скомандовал тем же тоном, каким говорил с Трудой:

– Гроцер, ко мне!

По приказу барона подбежал человек, но не в ливрее, а в костюме горожанина. Лицо у него было узкое, рот поджат, словно каждое произнесённое им слово – это трата драгоценности. На костлявом носу косо сидели очки в стальной оправе. За ними глаза мигали, словно они слишком слабы и даже свет ламп причиняет им боль.

В руках он держал портфель, а на нём – стопку бумаг. Человек подошёл к другой стороне кровати и протянул мне бумаги. Показалась Труда с эмалевой чернильницей и пером.

Барон взял у неё перо и чернильницу, оттолкнул её локтем, но не отпустил.

– Ты сможешь написать своё имя, девушка?

– Да, благородный лорд, – ответила она.

Барон кивнул.

– Прекрасно. Два свидетеля – всё, что нам нужно. Таков закон, Гроцер?

– Да, ваша милость, – у человека оказался сухой, как шелест бумаги, голос.

– Итак, баронесса, – барон повернулся ко мне. – Нам нужно закончить дело. Подписывайте!

По его сигналу Гроцер положил мне на колени портфель с бумагами, а барон решительно окунул перо в чернильницу и снова заговорил.

Он передал чернильницу Труде, не глядя, взяла ли она или содержимое пролилось на постель. Крепко сжал мою правую руку и сунул в пальцы перо. Другой рукой указал на листок, который лежал передо мной.

– Подписывайте! – приказал он голосом человека, который не признаёт отказа.

Глава двенадцатая

Так уверенны и грубы были его манеры, что страх заставил меня отказаться от роли полубессознательной больной, которую я надеялась разыграть. Его торопливость послужила для меня серьёзным предупреждением. Он мог вложить мне в руки перо, но не мог заставить подписать.