Связанный гнев - Павел Александрович Северный

толстые стекла очков в серебряной оправе.

Олимпиада Модестовна продолжала разговор, начатый с Дымкиным по дороге из церкви:

– Так вот, Осип, вчерась зашла Софья ко мне в опочивальню. Представь. Первый раз после приезда. Пришла да и озадачила меня расспросами о тебе. Прямо скажу, интересовалась твоей особой досконально. Из ее вопросов уразумела, что наслышана о тебе здорово. Знает, откуда ты родом.

– Мудреного в этом ничего нет. Живу нараспашку. Весь на виду перед царями небесными и земными. Любого на Каменном поясу спроси про меня, у каждого найдется, что сказать про Осипа Дымкина. Потому я фигура подле Таганаев.

– Да только в том беда, что не всегда про нас лестное да правдивое говорят. Завистников много, – взглянув на Зайцева, старуха позвала его. – Калистрат!

– Слушаю, хозяюшка.

– Бывшая хозяюшка.

– Так это у меня по привычке с языка сошло.

– Чего больно далеко уселся? Мы с Осипом не секретничаем. Сядь возле меня. Ну хоть тут, – старуха показала рукой на стоявшее около нее кресло.

– Извольте-с! Думал я…

– А ты не думай. Всякой напраслиной разум не донимай. Скажи вот о чем: спрашивала тебя Софья Тимофеевна про господина Дымкина?

– Особой его не интересовалась, но спрашивала, граничат ли его лесные угодья с нашими промыслами. Я, конечно, доложил, что следовало.

– О Вороньей речке не спрашивала? Не пытала, отчего в ее песках идет постное золото?

– Нет!

– Ну и хорошо!

– О Вороньей речке, Модестовна, не беспокойся, – твердо произнес Дымкин. – Ежели надумает меня о ней спросить как арендатора…

– Знаю, что сумеешь ответить. Главное, чтобы мы по-одинаковому отвечали. Спросит она обязательно.

– Истинно, хозяюшка. Всем она станет интересоваться. Убедился, что обо всем у нее свое разумение и суждение. Припомнил сейчас, что еще в первый вечер, листая со мной книги, все удивлялась, почему на Вороньей речке спала добыча золота за последние два года.

– Чего же сначала не сказал, что не спрашивала про Воронью речку?

– Позабыл!

– Трусишь, Калистрат? – спросил Дымкин.

– Трусить не трушу. Потому чужую волю выполняю. Но что перед молодой хозяйкой растерянность испытываю, скрывать не стану. Особливо теряюсь, когда недоверчива к цифрам в «золотой» книге.

– Хорош! Перед девкой скис, растеряв весь житейский опыт.

– Знает она, Осип Парфеныч, про многое, что на промыслах творится. Про такое знает, про что вовсе и не положено ей знать. Ломаю голову, от кого успела дознаться за такой краткий срок пребывания в родительском доме.

– Чую, что не тепереча она обо всем дозналась.

– А ежели яснее скажешь, Модестовна?

– Говорю, чую. Знала бы, так сказала без загадок.

– Позвольте высказать? – попросил Зайцев. – Допускаю возможность, что неведомый человек обо всем поведал ей весть в Санкт-Петербург.

– Да ты что? – удивленно произнес Дымкин и перестал ходить. Встретившись с взглядом Олимпиады Модестовны, понял, что и она готова согласиться со сказанным Калистратом Зайцевым. – Да мыслимо ли такое?

– Мыслимо, Парфеныч, – со вздохом огорчения ответила старуха.

– Кто же осмелится на такое, Модестовна? Документы только в руках Калистрата.

– Что из того? У наших недругов глаза и уши есть. Да и сам ты на язык легок, особливо когда за ворот зальешь. Хвастануть любишь, да и приврать не прочь.

– Я что? Меня, матушка, она не укусит. Купец! Торговля – дело хитрое! Сегодня прибыль, завтра разорение. Торговля, как гармошка: то растянется, то сожмется. У меня ноне она до предела растянулась. Вот-вот порвется от прибытка. Я сперва купец, а уж после промышленник.

– Думаешь, не знает никто, что завел промыслы с моей помощью?

– И ты туда же? Помощь твою с лихвой отслужил верой и правдой. Кабы не скупал золото, сколько бы его прошло мимо сучковского кармана. Попрекаете?

– Попрекать не думаю. Напоминаю только, с какой стороны у нас огрехи в делах допущены, кои, может, Софье тоже ведомы.

– В мои дела на промыслы пусть носа не сует. Я ноне, Дымкин, иной стал. Верный слуга престола и отечества.

– Это для Софьи не препона. Хозяйка она теперь своего богатства, а посему есть у нее законное право спросить с меня обо всех неправильностях. Я опекала наследство.

– Аль мало увеличила капитал?

– Про это, Парфен, ты погоди! Помогал мне правду приминать? Калистрат и тот помогал. А какой с вас спрос? Руками можете от всего отмахнуться. А мне придется ответствовать, почему не жила своим умом, почему слушала советников, почему отламывала им от барышей подарки благодарности? Главное, почему сама ленилась думать?

– Дозвольте-с сказать, Олимпиада Модестовна, – вновь попросил Зайцев, протирая стекла очков цветным платком.

– Говори!

– Дозвольте заверить, что у меня в отчетности все в ажуре. Конечно, может вскрыться какая малость ошибок. Но станет ли при таком капитале Софья Тимофеевна к мелочам придираться?

– Кто ее знает, Калистрат. Внучка моя, да только многонько на ней столичной пыли. Беда в том, что думать научились. В отца пошла, а он всякой копейке отчет вел.

– Поживем – увидим, – сказал Дымкин.

– В этом не сомневайся. Увидим и услышим. Главное, не сомневайся, что и тебя она спросит.

– Отвечу. Не таким фигурам отвечал на самые заковыристые вопросы.

– Никак позабыл, что за неправильные ответы бивали не однова.

– Софья со мной драться не станет.

– Словом можно ударить. Больно заносишься, Осип! Иной раз шалеешь от зазнайства. Не должен позабывать, что ноне молодые грамотнее нас да и смелее.

– Смелостью и я не обижен. Аль не знаешь, что перед Дымкиным даже в чинах люди на голос спадают. Я ноне среди здешней крамолы верный глаз царя-батюшки.

– Где же страшная наследница? Поглядеть бы на нее.

– Дома нет. На промыслы да в Миасс уехала.

– Да как же позволила? Сдурела, что ли?

– Она разрешения не спрашивала. Приказала заложить коней, и была такой. Ты никак испугался?

– На промыслах, а особо в Миассе, может, с людьми разговорится. Брехуны найдутся.

– Это пустое несешь. Другое меня заботит: чтобы с Лукой-горбуном не повстречалась.

– Знает его?

– С девчоночьих лет. Сказками его заслушивалась.

– Зря, Модестовна. Горбун – мужик тихий, да и умишком не шибко богат.

– Только с виду тихоня. Ума у него на нас двоих хватит. Сыну моему первый друг и советник был. Мой Тимофей умел людей распознавать. Виновата перед Лукой, что по совету Егоркина его не у дел держала. Егоркин, знаешь, каким подлецом оказался?!

– Зато красивый мужик был.

– Тихо о таком! Вдовица я. Говори да не заговаривайся, на порог укажу. Не тем голоском со мной беседуешь. Помогал ты мне самодурствовать? Запускал лапу в мой карман? Молчишь, око царя-батюшки? Не зря в это звание полез. Молчишь? Теперь, Калистрат, шевели мозгами. Пусть в твоих книгах будет меньше всяких мелочей, кои из твоего бухгалтерского ажура вылезти могут, как