Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

Хрясть! Косо переломился ятаган, алым веером кровавых брызг плеснул череп под маской. Удар! Палаш утонул между ключиц негра, скрежетнул о гортань. Блок дагой влево… Пинок коленом под щит, удар рукоятью палаша в затылок. Поворот — топор свистит прямо перед лицом, холодный ветерок овевает лоб… Встречный удар — укол дагой в горло сбоку. Закатываются глаза в щели маски… Щит наклонить вниз дагой, рубящий удар сверху вниз в левое плечо… Заклинило! Я отразил ятаган дагой — раз, другой… Слева пропеллером сверкнула корда, и негр осел вниз.

— Танька, стерва! — рявкнул я, не сдерживаясь. — Пошшшшш… отсюда!

Она не ответила, только мотнула тугой косой, наискось отражая удар ассегая в живот — конец корды полоснул по шее негра…

…Около полусотни негров всё-таки бежали. Их никто не преследовал. У меня убитых не было, хотя несколько человек получили лёгкие ранения. А вообще у нас оказались около полудюжины убитых — я толком не считал, поскольку подкатили куда более насущные дела…

…Ребята Герберта не стали даже остывать после схватки — кольцом охватили банду Гонсалеса. Те свернулись в круг лицами к врагам. Освобождённые рабы тоже были здесь. И мои ребята подтягивались…

Подошёл и я (Танюшка благоразумно скрылась с глаз). Роб был жив. Гонсалес тоже. Он стоял среди своих с обнажёнными длинной шпагой и дагой.

— Ну вот как всё хорошо, — улыбнулся я. — Мы все остались живы.

— Похоже, ты хочешь исправить эту досадную оплошность? — сказал он и сплюнул наземь.

— Точно, — кивнул я. — Я же сразу тебе сказал, что я тебя убью. А я всегда держу слово.

Лицо Гонсалеса вдруг исказилось, и он прыгнул вперёд чудовищным броском всего тела, прохрипев:

— Сдохни, мразь!

Острая боль обожгла мне лицо, и я перестал видеть левым глазом. Отмахнулся вслепую, отскакивая, тряхнул головой — глаз заливала кровь, но, кажется, он был цел. Гонсалес наступал, грозя шпагой.

— А ты сволочь, — опередил я. — Не только убийца и негодяй, но ещё и просто маленькая сволочь.

— Больше тебя не спутают с девкой, — выплюнул он.

— А тебя — с живым, — ответил я. Кровь текла и текла в глаз — да, теперь я мог на своём опыте убедиться, как сильно кровоточат раны в голову… Я снова помотал головой, но кровь опять натекла, и я перестал пытаться «прозреть». Потом протру… Разговаривать тоже больше не хотелось — зачем разговаривать с трупом?

Гонсалес, конечно, умел сражаться — и неплохо, надо думать. Длинный клинок шпаги сверкал, как взблеск молнии. Но только для меня он всё-таки был не противник — даже с моим одним глазом, и он понял это. А я увидел понимание в том, как лихорадочно загорелось тёмным румянцем его лицо, как нервными и испуганными стали отбивы…

— Страшно? — спросил я весело.

— Убью… собака… — прохрипел он, отчаянно кидаясь вперёд. Это было ошибкой. Я отбил его шпагу, вытянутую вперёд на всю длину, влево к нему, пропустил Гонсалеса мимо себя и всадил палаш ему в правый бок. — Ай-я-а! — вскрикнул он, как и положено мальчишке, которому неожиданно стало больно. Мой палаш на ладонь выскочил у него слева под рёбрами.

— Вот и ага, — сообщил я и длинным движением даги перерезал Гонсалесу горло, одновременно вырывая палаш. Он тяжело рухнул на камни.

Щёлкнула аркебуза. Я быстро обернулся, выхватывая револьвер — и увидел, как, не сгибаясь и не донеся винтовки до плеча, падает охранник Гонсалеса, а Танюшка опускает аркебузу. Её лицо было каменно-спокойным.

— Бросайте оружие! — крикнул я. В группе воздушных пиратов началось шевеление, но Роб что-то резко выкрикнул и хрипло сказал мне:

— Нет смысла. Нас всё равно убьют. А так — попробуйте нас ещё взять, живыми мы не дадимся.

— Роб, — сказал я, поднимая револьвер, — ты мне, если честно, нравишься. Но те, кто стоит вокруг тебя — они просто подонки. Никакой схватки не будет. Я первым начну стрелять. Бросайте оружие — и клянусь, что я попробую спасти ваши жизни. Мне жалко тех, кто может погибнуть в бою с вами.

— Олег! — рявкнул Герберт — Не сходи с ума! Их надо прикончить! Они же и вашего убили!

— Того, кто его убил, больше нет, — бросил я, и наши обрадованно и удивлённо зашумели. — Мне не хочется терять людей. Они сдадутся, Герберт. Увидишь.

— И что с ними делать, когда они сдадутся?! — заорал американец. Я улыбнулся ему, а про себя выматерился — Герберт портил мне всю малину, вылезая со своей непримиримостью. Если ему своих не жалко, то мне не очень-то хотелось терять людей в очередной бессмысленной и отчаянной схватке.

— Это и правда вопрос, — заметил Роб. Но за его спиной вдруг зазвякали клинки — это бросали оружие пираты. Роб резко обернулся и почти простонал: — Трусы, негодяи…

— Поздновато ты это понял, — сказал Сергей. — Ну-ка, Олег, разреши, я его уложу… — он шагнул вперёд, но я удержал своего друга:

— Не надо!.. Всем стоять! — это относилось уже к людям Гонсалеса и бывшим рабам, качнувшимся вперёд с совершенно определёнными намерениями. — Йенс! Олег! — и с гордостью подумал, когда между сложившими оружие пиратами и разгневанными американцами выросла стена моих ребят: может быть, у меня почти не осталось друзей, зато хватает боевых товарищей. А это иногда важней…

— Почему ты их защищаешь?! — выкрикнул Герберт. Я ответил спокойно:

— Мне отвратительна расправа с безоружными… Ребята, девчонки, — я обратился к бывшим рабам, их было около дюжины, — кто из вас дольше всего был у этих?

Они зашептались, вперёд вышел светловолосый мальчишка, сжимавший в руке топор.

— Ну я, — с вызовом сказал он.

— Я — это кто? Меня, например, Олег зовут.

— Пол, — он смешался, заморгал.

— Пол, кто из них, — я кивнул на пиратов, — зверствовал? Не может быть, чтобы все.

Пол облизнул губы, положил топор «бородой» на плечо, оглянулся на своих. Вздохнул:

— Да нет, не все, конечно… Мне что, называть?

— Называй и показывай, — предложил я. — Димка, Анри, Раде, Ян — на кого покажут, тех волоките сюда… Ингрид, сделай что-нибудь, глаз не видит уже ничего.

Она подошла, раскладывая на ходу свой набор, что-то скомандовала Танюшке. Та подлетела мухой — с невинным видом, без корды, зато с водой и тряпкой.

— Убью потом, — прошептал я углом рта. Она посмотрела больными глазами, спросила:

— Глаз цел? Очень больно?

Я промолчал, потому что Пол начал выкликать…

…Ингрид мешала смотреть. Больно почти не было, Танюшка постоянно смывала кровь, кожа похрустывала.

— Кость цела? — мельком спросил я. Ингрид утвердительно буркнула.

Отделили пятерых — четверых парней и девчонку. Они стояли кучкой, стараясь спрятаться друг за друга все притихли — и люди Герберта, и бывшие рабы, и Роб, так и не выпустивший из рук сабель.