Нил Никандров - Глоток дождя

— Идут!

Черняк насторожился и привстал на коленях, узнать, что же заинтересовало поляка. По дороге в пыльном облаке двигалось коровье стадо, сопровождаемое погонщиком и охраной: наш сержант с двумя низкорослыми солдатиками.

Молодчик в подпоясанном пиджаке подошел к сержанту, попросил закурить и, сделав затяжку, указал на коров:

— Польские?

Сержант охотно разъяснил:

— Советские, дядя, советские! Возвращаются в Россию после вынужденной прогулки к фрицам. Видишь тавро? Все холмогорки, все меченые.

Неизвестный объяснения не принял, бочком отошел в лес, из которого тотчас раздалась нестройная пальба. Пули проносились поверх стада, и коровы, испуганно мыча, начали разбегаться. Охранники залегли в кювете, открыли ответный огонь. Перестрелка длилась минут десять, и Черняк забеспокоился: как бы Бугаков не влетел с ходу в эту малопонятную заварушку. Однако рокот мотора послышался со стороны города, и вскоре к сержанту пробрался по кювету высокий военный в форме оливкового цвета.

— Что случилось? С кем стычка?

— Шут его поймет, товарищ Дондера. Стреляют, говорят по-польски...

Офицер приподнялся и, сложив рупором ладони, закричал:

— Эй, в лесу! Что надо? Отвечайте, я поляк!

Из леса вновь выглянул молодчик в подпоясанном пиджаке:

— Польские коровы, верно?

Начальник охраны понял его, вспылил:

— Что ты заладил: польские, польские! Русские коровы, возвращаются из плена! Ясно тебе, дурья башка?

Человек снова не поверил.

— Нет! Коровы краденые!

Дондера вновь что-то втолковывал ему, пока не прибыли на грузовике пограничники Ходасевича и жолнежи из польской комендатуры. Они рассыпались в цепь и исчезли в лесу. У мужчины в долгополом пиджаке изъяли пистолет и круглую ручную гранату. Затем стали приводить одного за другим мужиков.

Дондера объяснил сержанту:

— «Аковец» воду мутил, дурил крестьян. Путь свободен, двигайтесь дальше...

Итак, Армия Крайова пытается распространить свое влияние на переселенцев. Андрей читал перехваченную радиопереписку групп АК с эмигрантской кликой в Лондоне. Значит, и в этих уездах кровавый антипольский курс АК на вооруженную борьбу против своей родины, соотечественников, Советской Армии-освободительницы становится реальностью.

Еще час ожидал Черняк, и терпение его было вознаграждено: он услышал знакомое тарахтение мотоцикла.

Времени было в обрез, и Андрей сжато сообщил Пете о контакте с Блотиным.

— Из слов Никифора я понял, что он в жесточайшем разладе с Доктором и щадить его не станет, выложит всю подноготную. Постарайтесь взять Блотина живым.

— А второй — Марек, что это за фигура?

Андрей изложил свое впечатление о Мареке и высказал мнение, что его можно использовать для выхода на Доктора.

Бугаков с явным сомнением выслушал Черняка, но спорить не стал, коротко заметил:

— Я доложу Грошеву.

Петя покатил мотоцикл к дороге, и уже вдогон Андрей спросил:

— Как Юзин?

— Паршиво. Большая потери крови...

...Через два дня Андрей вновь встретился с Мареком.

Это произошло на малеевском хуторе. В вечерней тиши скрипнула дверь, и в комнату, затравленно озираясь, вошел Марек. Он увидел на столе пищу, жадно потянулся к ней. Глотал почти не прожевывая, словно боялся, что отгонят. Только насытившись, Марек ответил на невысказанный вопрос Черняка и Малеева:

— Никифор убит патрулем.

— А ты смог уйти? — в голосе Малеева сквозило сомнение.

— Пока не знаю. Иногда я слышал шум погони. Они идут по пятам.

— И ты пришел сюда? — Малеев схватил Марека за отвороты рваного пиджака, отшвырнул к стене.

Рыдающе взвыла Герта, с любопытством затаращились дети. Черняк перехватил руку Малеева, занесенную для удара.

— Не надо. Мы уйдем.

6

Марек сопротивлялся намерению Черняка устроиться в пансионате, ссылался на то, что люди Доктора выследили последнее убежище Блотина и непременно пожалуют туда. Черняк сдержанно внушал:

— Ты напуган. Передохнёшь — и все страхи покажутся тебе ерундой. Не трусь!

Страхи Марека подтверждали догадку Черняка — Доктор поблизости. Если бандиты нащупали последнее местопребывание Блотина, тем лучше, они сами придут в пансионат. Внешне инициатива встречи будет принадлежать бандитам, а это существенно: ко всем, кто выходит на них самостоятельно, бандиты относятся подозрительно.

Марек имел основания для беспокойства. Он и Блотин изменили банде после провалившейся операции. Осведомитель из Зеебурга сообщил Доктору, что начальник чекистской опергруппы выехал по служебным делам в Литву. В засаду направились Блотин и Марек, но запоздали, обстреляли случайную автомашину. Даже Блотин задумался. «Этого промаха нам Доктор не простит, пора сматываться». Блотину всегда казалось, что Доктор недооценивает его, предпочитая «блюдолизов» — Кунерта, Внука, Иону. Марек явно повторял Блотина, когда говорил о нетерпимости Доктора к конкурентам. «Доктор посылал Никифора в самое пекло». С ненавистью отзывался Марек о Кунерте. «Доктор еще не знает, что пригрел змею. Кунерт спекулирует на черном рынке и склонял к этому Никифора, а ведь Кунерт — главный связник Доктора в Зеебурге».

Марек был новичком в банде и располагал ограниченной информацией. Он ничего не знал о людях Доктора в городе, а Блотин, по-видимому, эти проблемы с Мареком не обсуждал. Никифор покровительствовал Мареку, и тот платил Блотину собачьей преданностью. Поэтому Марек и бежал из банды вместе с Никифором.

«Ненавижу Доктора. Он не сделал мне зла, но я цепенею в его присутствии. Мне кажется, что он видит меня насквозь, и даже моя к нему ненависть — для него не секрет.

У них есть закон — проверка кровью. До тех пор, пока ты не прикончил кого-нибудь, они не доверяют тебе. Я не хотел такого крещения».

«Что же, ты никогда не убивал?»

«Убивал. Больше не могу».

Мареку было бесконечно жаль себя. В былые времена все мальчишки Шауляя сохли от зависти, когда Марек становился с отцом за прилавок в лучшем кондитерском магазине города. Он привык получать все, что хотел. Были у него веселые студенческие пирушки в кабачках на Лайсвис Аллее. Были литы на кутежи с девицами и, казалось, было обеспеченное будущее. Тогда, небрежно полистывая томики Ницше (Марек хотел быть сильным и безжалостным), он не мог предвидеть войны, службы в полицейских частях, бандитских бункеров. Марек проходил мимо каунасских фортов, и красный кирпич фортификаций еще не вызывал у него приступов тошноты.

Чувство вины мучило Марека, и он искал оправдания своим поступкам.

«Меня вынудили! Заставили под прицелом! Поверь, мне кажется, что стрелял другой, похожий на меня, и не въяве, а во сне. Как хочется верить: проснешься, протрешь глаза и поймешь — наваждение! А может, вся война наваждение? И ни к чему угрызения, самоистязания упреками? Жертвам легче, чем убийцам...»