Евгений Татаренко - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1976 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов)

— Тоска здесь смертная. Послушайте, джентльмены, а не сыграть ли нам в покер?

Все промолчали, а мальчик, небрежно попыхивая сигаретой, стал барабанить по столу довольно грязными пальцами. Потом он вытащил пачку долларов, будто намереваясь их пересчитать.

— Как ваша мама? — спросил кто-то. — Я что-то не видел ее за завтраком.

— Наверно, у себя в каюте. На море ее всегда укачивает. Надо дать стюардессе долларов пятнадцать, чтобы присмотрела за ней. Сам-то я стараюсь как можно реже спускаться вниз. Не по себе становится, когда мимо буфета прохожу. Знаете, я ведь первый раз в океане.

— Ну, ну, Гарви, не оправдывайтесь.

— Я и не оправдываюсь. Это, джентльмены, мое первое плавание по океану, но меня ничуть не укачало, разве что в первый день. Вот так-то!

Он торжествующе стукнул кулаком по столу, послюнявил палец и принялся пересчитывать деньги.

— Да, вы из особого теста слеплены, это сразу видно, — зевнул пассажир из Филадельфии. — Глядишь, гордостью Америки станете.

— Еще бы! Я американец с головы до ног. Вот доберусь до Европы, я им всем там покажу… Тьфу, сигарета погасла! Ну и дрянь продается на пароходе! Нет ли у кого-нибудь настоящей турецкой сигареты?

В салон заглянул старший механик, раскрасневшийся, мокрый и улыбающийся.

— Эй, парень, — крикнул Гарви бодрым голосом, — как наша посудина?

— Как ей положено, — ответил механик сдержанно. — Молодежь, как всегда, вежлива со стариками, и старшие это ценят.

В углу кто-то хихикнул. Немец открыл портсигар и протянул Гарви тонкую черную сигару.

— Это тот, што фам надо, мой молодой друг, — сказал он. — Попробуйте, да? Будете ошень довольны.

Гарви с важным видом принялся раскуривать сигару — он чувствовал себя взрослым.

— Видали мы и не такие, — сказал он, не подозревая, что немец подсунул ему одну из самых крепких сигар.

— Ну, это мы сейшас увидим, — сказал немец. — Где мы находимся, мистер Мактонал?

— Там, где надо, или недалеко оттуда, мистер Шефер, — ответил механик. — Вечером подойдем к Большой Отмели; а вообще-то пробираемся сейчас через рыбачью флотилию. Едва не потопили три лодки, а у француза чуть не сорвали рей. Что ни говори, плавание рискованное.

— Хороша сигара? — спросил немец у Гарви, глаза которого наполнились слезами.

— Прелесть! Какой аромат! — ответил он, стиснув зубы. — Похоже, что мы замедлили ход? Пойду наверх, посмотрю.

— И правильно сделаете, — сказал немец.

Гарви вышел, пошатываясь, на мокрую палубу и ухватился за ближайший поручень. Ему было очень плохо. На палубе стюард связывал стулья, а так как Гарви раньше похвалялся перед ним, что никакая качка ему не страшна, он собрал все свои силы и стал пробираться на корму. Здесь не было никого. Он почти ползком пробрался в дальний ее конец, к самому флагштоку, и скорчился в три погибели. От крепкой сигары, качки и дрожавшей от винта палубы его стало выворачивать наизнанку. В голове гудело, искры плясали перед глазами, тело, казалось, стало невесомым, а ноги отказывались подчиняться. Он терял создание, и тут корабль накренился. Гарви перелетел через поручни и оказался на самом краю скользкой кормы. Затем из тумана поднялась серая, мрачная волна, подхватила его будто под руки и унесла прочь с парохода. Зеленая пучина поглотила его, и он потерял сознание.

Он очнулся от звука рожка, каким в Адмирондэкской школе созывают учеников к обеду. Он понемногу приходил в себя и стал припоминать, что его зовут Гарви Чейн и что он утонул в открытом море; но он был еще слишком слаб, чтобы связать свои мысли.

Какой-то незнакомый запах наполнил его ноздри, его слегка знобило, и весь он словно был пропитан соленой морской водой. Открыв глаза, он понял, что находится на поверхности, а не под водой, потому что вокруг него ходуном ходили серебристые холмы волн. Он лежал на груде полуживой рыбы, а перед ним маячила чья-то широкая спина в синей шерстяной куртке.

«Плохи дела, — подумал мальчик. — Ведь я умер, а этот, как видно, за мной присматривает».

Он застонал. Человек обернулся, и в его курчавых черных волосах блеснули маленькие золотые серьги.

— Ага! Тебе малость получше? — сказал он. — Лежи спокойно, а то накренишь лодку.

Резким движением он направил дрожащий нос лодки прямо на высокую, в двадцать футов, волну, лодка взобралась на нее, а потом скатилась с другой ее стороны прямо в блестящую яму.

Совершая этот опасный маневр, человек в синем продолжал говорить.

— Здорово, что я наскочил на тебя, а не на пароход, верно? Как это ты свалился?

— Мне было плохо, — сказал Гарви, — вот и свалился.

— Не дунь я в рожок, пароход подмял бы меня. Тут, вижу, летишь ты. А? Что? Я думал, винт разнесет тебя на кусочки. Но тебя вынесло наверх, прямо к лодке, и я тебя выудил, как большую рыбу. Видно, тебе еще не суждено умереть.

— Где я? — спросил Гарви, который вовсе не чувствовал себя здесь в безопасности.

— Ты в рыбачьей лодке. Зовут меня Мануэль. — Я со шхуны «Мы здесь» из Глостера. В Глостере я и живу. Скоро мы будем на шхуне… Что?

Казалось, у него две пары рук, а голова отлита из чугуна: с трудом сохраняя равновесие, он то дул изо всех сил в большую раковину, заменявшую ему рожок, то посылал в туман громкий и пронзительный вопль. Гарви не помнит, сколько длился этот концерт. Он лежал на спине, с ужасом глядя на дымящиеся волны. Но вот послышался выстрел, и звук рожка, и чьи-то крики. Над лодкой навис борт какого-то судна, которое, несмотря на свои размеры, прыгало на волнах, как лодка. Несколько человек говорили одновременно. Его подхватили и опустили в какой-то люк, где люди в дождевиках напоили его чем-то горячим, сняли с него одежду, и он уснул.

Когда мальчик проснулся, он ожидал услышать колокол, зовущий пассажиров парохода к завтраку, и не мог понять, почему его каюта стала такой маленькой. Повернувшись, он оглядел узкую треугольную каморку, освещенную фонарем, подвешенным к массивной квадратной балке. Совсем рядом стоял треугольный стол, а в дальнем конце кубрика за старой чугунной печкой сидел мальчик по виду одних с ним лет, с плоским, румяным лицом и блестящими серыми глазами. На нем была синяя куртка и высокие резиновые сапоги. На полу валялось несколько пар такой же обуви, старая кепка и несколько потертых шерстяных носков; черные и желтые дождевики раскачивались над койками. Каюта была битком набита разными запахами. Своеобразный густой запах дождевиков служил как бы фоном для запаха жареной рыбы, подгорелого машинного масла, краски, перца и табака. Но все это перекрывал и сливал воедино особый аромат корабля и соленой воды. Гарви с отвращением заметил, что на его койке не было простыни. Он лежал на каком-то грязном, очень неудобном матрасе. Да и ход судна был совсем не такой, как у пассажирского парохода. Оно не скользило, не катилось по волнам, а бессмысленно дергалось во все стороны, словно жеребенок на привязи. У самого уха слышался шум воды, а бимсы скрипели и стонали. От всего этого Гарви всхлипнул в отчаянии и вспомнил о матери.