О. Генри - Вождь краснокожих

После этого мы с Энди покидаем отель.

В вагоне поезда он долго молчит. А потом внезапно поворачивается ко мне:

– Джефф, могу я задать тебе вопрос?

– Да хоть сорок, – говорю я.

– Вся эта комбинация… она пришла тебе в голову еще до того, как мы выехали из Грассдейла вместе с Мерчисоном?

– А как же иначе? Разве у тебя на уме было не то же самое?

Энди опять уходит в себя и целых полчаса не издает ни звука. Должно быть, пытается понять мою систему нравственной гигиены.

– Джефф, – наконец говорит он, – знаешь, чего я хочу? Чтобы ты как-нибудь на досуге начертил для меня диаграмму того, что ты называешь своей совестью. А внизу, под диаграммой, – примечания. Это было бы очень полезно для нас обоих.

Совесть и искусство

– Никогда мне не удавалось заставить Энди Таккера, моего напарника и компаньона, держаться в рамках закона, – пожаловался однажды Джефф Питерс. – Энди не способен к благородному жульничеству: у него чересчур богатая фантазия. Он, случалось, изобретал такие способы добывания денег, что от них с ужасом отшатнулась бы даже железнодорожная компания.

Что касается меня, то я твердо держался принципа: никогда не бери у ближнего ни цента, если не можешь дать ему взамен что-нибудь существенное – будь то цепочка из фальшивого золота, семена садовых цветов, мазь от болей в пояснице, акции прогоревшей компании или хотя бы средство от блох. Должно быть, мои отдаленные предки происходили из Новой Англии[20], и я унаследовал от них толику пуританской добропорядочности. Ну, а у Энди совсем другая родословная – она, по моим предположениям, восходит к какой-нибудь крупной корпорации.

Однажды летом, когда мы промышляли в долине Огайо семейными альбомами, порошками от головной боли и ломоты в коленях и жидкостью от тараканов, Энди пришла в голову очередная финансовая комбинация, выглядевшая, с точки зрения суда и полиции весьма сомнительно.

– Джефф, – начал он, – сдается мне, пора нам плюнуть на этих свиноводов и заняться чем-нибудь посущественнее. Как тебе нравится идея предпринять экспедицию в самые дебри страны небоскребов и поохотиться на солидную дичь?

– Что ж, – отвечаю я, – мои правила тебе известны. Я сторонник честного бизнеса, примерно такого, каким мы занимаемся сейчас. Взяв деньги, я люблю оставлять в руках у покупателя какой-нибудь предмет, чтобы он любовался им до тех пор, пока я не смоюсь. Но если тебе пришло в голову что-нибудь свеженькое, выкладывай. Не такой уж я поклонник мелкого жульничества, чтобы отказываться от серьезных дел.

– Я намерен, – говорит Энди, – устроить небольшую облаву – впрочем, без собак, егерей и загонщиков – на обширное стадо американских денежных мешков, которых газетчики называют питтсбургскими миллионерами.

– В Нью-Йорке, что ли? – интересуюсь я.

– Ну уж нет, – говорит Энди. – В Питтсбурге, конечно. Они водятся, в основном, в тех краях. В Нью-Йорк они наведываются лишь изредка, и только потому, что этого требует их статус.

Питтсбургский миллионер в Нью-Йорке – все равно что муха в миске с горячей похлебкой: все глазеют на нее, говорят о ней, а толку никакого. Нью-Йорк насмешничает над миллионером из Питтсбурга за то, что тот просаживает уйму денег. Я однажды своими глазами видел расходную книжку одного жителя Питтсбурга, стоившего пятнадцать миллионов, после того как он провел десять дней в Нью-Йорке. Выглядела она примерно так:

Проезд по железной дороге туда и обратно – $ 21

Проезд в кэбе в отель и обратно – $ 2

Счет в отеле из расчета по $ 5 в день – $ 50

На чай – $ 5750

Итого – $ 5823

– Вот оно, истинное лицо Нью-Йорка, – продолжает Энди. – Этот город похож на официанта в ресторане. Если дать ему непомерно большие чаевые, он отойдет подальше и примется зубоскалить на ваш счет с гардеробщиком. Когда житель Питтсбурга хочет наслаждаться своим состоянием, он сидит дома. Там мы его и возьмем за жабры.

Одним словом, сложили мы с Энди наши альбомы и снадобья в погребе у одного приятеля и двинули в Питтсбург. Готовой программы беззаконных действий у Энди пока не было, но он предполагал, что, когда дойдет до дела, его инстинкт окажется на должной высоте.

Уступая мне, Энди поклялся, что, если я приму полноценное участие в любом бизнесе, какой ему придет в голову затеять, клиент, он же жертва, получит за свои деньги нечто такое, что можно воспринимать с помощью чувств. Я имею в виду зрение, осязание, обоняние и вкус. Таким образом, моя совесть была спокойна. Я уже не чувствовал ни малейших угрызений и был готов бодро пойти на любое беззаконие.

– Энди! – говорю я, труся за ним сквозь облака заводской копоти по гаревой дорожке, которую в Питтсбурге, известном как столица американской металлургии, именуют Смитфилд-стрит. – А ты уже подумал о том, как нам поближе сойтись с этими королями домн и герцогами сталепрокатных станов? Я вполне умею вести себя в обществе и знаю, как обращаться с ножом и вилкой, однако проникнуть в гостиные местных ценителей дешевых сигар не так-то просто.

– Если что и помешает нам коротко сойтись с ними, – отвечает Энди, – это наши хорошие манеры. Мы для них слишком воспитанны. Питтсбургские миллионеры – народ простой, добродушный, компанейский – словом, истинные демократы. Правда, они грубоваты, а в глубине души еще и дерзки. И неудивительно – почти все они вышли из самых грязных трущоб, а их биографии так и останутся в потемках, покуда этот город не заведет дымоуловителей. Мы должны держаться просто, без всяких амбиций, не избегать салунов и в то же время заявить о себе достаточно громко, чтобы быть услышанными. И тогда ничто не помешает нам завести с этими денежными мешками самое короткое знакомство.

Так мы с Энди таскались по городу дня три-четыре – присматривались и примеривались. Некоторых тамошних миллионеров мы уже знали в лицо.

Один из них каждое утро, проезжая мимо нашей гостиницы, останавливался и требовал, чтобы ему на улицу подали кварту шампанского. Лакей подает бутылку и бокал на подносе, откупоривает вино, а тот хвать бутылку – и до дна из горлышка. Видать, перед тем как разбогатеть, он работал стеклодувом на фабрике.

В один из дней Энди не явился к обеду. Вернулся он около одиннадцати – и прямиком ко мне в номер.

– Одного подцепил! – говорит. – Двенадцать миллионов. Нефть, прокат, недвижимость, природный газ. Простой человек, ни капли чванства. Все состояние нажил за пять лет. Теперь нанимает тучу профессоров, чтоб обучали его литературе, искусству и прочим шалостям. В первый раз я увидел его, когда он только что выиграл пари. Он бился об заклад с одним из менеджеров Стального треста на то, что сегодня в течение дня на Аллеганском сталепрокатном будет не меньше четырех самоубийств среди рабочих. Ставка была – десять тысяч. По случаю выигрыша его поздравляла целая толпа, и каждому он ставил выпивку. Я ему понравился с первого взгляда, и он пригласил меня отобедать вдвоем. Я не отказался; мы двинули в ресторан на Дайамонд-авеню, пили мозельвейн, ели рагу из устриц с черной икрой, а на десерт – оладьи с патокой.