Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд

в ущелье, кончавшееся тупиком, куда его загнали Нипиза и Пьеро. Это было как вчера. Он вышел на лужайку и постоял у огромного валуна, который едва не задавил Нипизу насмерть, а потом вспомнил, где погиб от выстрела из винтовки Пьеро исполин Уакайю, его друг-медведь, и учуял побелевшие кости Уакайю – они лежали в зеленой траве, и между ними проросли цветы. Целый день и целую ночь провел Ба-Ри на лужайке, а затем вышел из ущелья и пошел по своим старым следам вдоль ручья, где когда-то Уакайю ловил для него рыбу. Теперь там был другой медведь, он тоже рыбачил. Может быть, это был сын или внук Уакайю. Ба-Ри унюхал его рыбные схроны и три дня отъедался рыбой, а потом двинулся на север.

Впервые за долгие месяцы в Ба-Ри пробудилось что-то похожее на прежнюю любознательность, придавшее проворства его ногам. Воспоминания, ставшие туманными и нечеткими, снова обрели реальность, и Ба-Ри – подобно тому, как вернулся бы на Грей-Лун, если бы там сейчас была Нипиза, с чувством странника, возвращающегося домой, – направился в бобровую колонию.

До места он добрался в самый великолепный час летнего дня – на закате. Остановился в сотне ярдов, там, где озеро еще не было видно, принюхался и вслушался. Озеро было на месте. Он уловил его прохладный медовый запах. Но как же Умиск, и Сломанный Зуб, и все остальные? Найдет ли он их? Он напряг слух, чтобы уловить знакомые звуки, и миг-другой спустя до него и вправду донесся негромкий всплеск воды. Ба-Ри тихонько пробрался сквозь ольшаник и наконец застыл рядом с тем местом, где когда-то познакомился с Умиском. Поверхность воды слегка колебалась, из нее высунулись две-три головы, Ба-Ри увидел, как старый бобр потащил бревно к противоположному берегу, оставляя за собой в воде след, будто от торпеды; он посмотрел на плотину – она была точно такая же, как и год назад. Некоторое время Ба-Ри не показывался и прятался в молодом ольшанике. Он ощущал, как ему становится все легче и легче, как отпускает его застарелое напряжение одиноких месяцев, пока он ждал Нипизу. Он протяжно вздохнул и улегся в ольшанике, высунув морду ровно настолько, чтобы хорошо видеть. С заходом солнца в озере началась кипучая деятельность. На берег в том месте, где Ба-Ри спас Умиска от лиса, вперевалочку вылезло новое поколение бобрят – трое толстячков. Ба-Ри заскулил – тихонько-тихонько.

Всю ночь пролежал он в ольшанике. Бобровая колония снова стала его домом. Условия, конечно, изменились, и хотя дни складывались в недели, обитатели колонии Сломанного Зуба ничем не показывали, что принимают взрослого Ба-Ри, как когда-то приняли его щенком. Теперь он стал по-настоящему большим, черным и похожим на волка – грозное создание с длинными клыками, – и, хотя он вел себя донельзя мирно, бобры относились к нему с глубоко укоренившимся страхом и подозрительностью. Ба-Ри и сам больше не ощущал щенячьего стремления поиграть с бобрятами, так что их холодность не волновала его так, как в прежние дни. Умиск повзрослел и превратился в толстого молодого бобра в самом расцвете сил, который в этом году как раз собирался обзавестись женой и сейчас деловито собирал припасы на зиму. Очень может быть, что он не узнал в большом черном звере, которого то и дело замечал возле колонии, того маленького Ба-Ри, с которым иногда обнюхивался, и весьма вероятно, что и Ба-Ри узнал Умиска разве что как часть оставшихся у него воспоминаний.

Ба-Ри сделал бобровую колонию своей штаб-квартирой на весь август. Временами он отлучался на два-три дня подряд. Путь его всегда лежал на север – иногда чуть западнее, иногда чуть восточнее, но на юг Ба-Ри больше не возвращался. И вот наконец в начале сентября он покинул бобров навсегда.

Много дней он странствовал безо всякой особой цели. Шел туда, куда вели охотничьи тропы, питался в основном зайцами и туповатой разновидностью рябчиков, которых зовут дикушами. Естественно, он не упускал случая разнообразить рацион и другой случайной добычей. Уже созревала малина и дикая смородина, а Ба-Ри обожал эти ягоды. Любил он и горьковатую рябину, которая была для него еще и лечебной, как и мягкая смола на стволах пихт и елей, которую он то и дело лизал. Иногда на мелководье ему удавалось поймать рыбу, а временами он отваживался на рискованную схватку с дикобразом и в случае успеха пировал самым нежным, самым вкусным мясом в своем меню.

Дважды за сентябрь он добывал молодых оленей. Крупные пожарища, на которые он иногда попадал, больше его не страшили – в дни изобилия он совсем забыл, как иногда приходилось голодать. В октябре он забрел на запад до самой реки Гейки, а потом на север до озера Вулластон – на добрые сто миль к северу от Грей-Лун. В первую неделю ноября он вернулся на юг и некоторое время шел вдоль реки Каноэ, а потом свернул на запад вдоль извилистой речушки под названием Бесхвостый Черный Медвежонок.

Ба-Ри не раз встречал людей, но его самого ни один человек не видел, за исключением охотника-кри на северном берегу озера Вулластон. За время пути по реке Гейки Ба-Ри трижды укрывался в подлеске, пропуская мимо каноэ, с полдюжины раз в ночной тиши обнюхивал хижины и вигвамы, в которых была жизнь, а один раз на Уолластоне подобрался так близко к станции Компании Гудзонова залива, что услышал лай собак и окрики их хозяев.

И все это время он не бросал поисков, высматривал то, что ушло из его жизни. Он принюхивался на порогах хижин, кружил у самых вигвамов, вслушиваясь и всматриваясь, глядел на каноэ глазами, светившимися надеждой. Один раз ему показалось, что ветер принес запах Нипизы, и ноги у него сразу подкосились, а сердце словно перестало биться. Это продлилось всего секунду-другую. Девушка вышла из вигвама – оказалось, что это незнакомая индианка с недоплетенной корзиной в руках, – и Ба-Ри ускользнул незамеченным.

Был уже почти декабрь, когда Леру, полукровка с Лак-Бэн, увидел следы Ба-Ри на свежевыпавшем снегу, а через некоторое время заметил его в подлеске.

– Mon Dieu, говорю я вам, у него лапы с мою ладонь, и он черный, как вороново крыло на солнце! – восклицал он в магазине Компании на Лак-Бэн. – Лиса? Non! Да он с полмедведя размером! Волк, oui! И черный, как дьявол, вот что я вам скажу, господа.

Среди его слушателей был Мак-Таггарт. Он собирался подписать официальное письмо в Компанию, когда