Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд

узнал и почему понял, что с этим придется смириться, – одна из тайн, которые представляют неразрешимую загадку для тех, кто считает, будто звериный разум сводится лишь к инстинктам. Ба-Ри знал, что Пьеро мертв, не имея, в сущности, представления, что такое смерть. Но в одном он был уверен: он больше никогда не увидит Пьеро, не услышит ни его голоса, ни «шурх-шурх-шурх» его лыж по тропе впереди, так что на охотничьем пути он искал не Пьеро. Пьеро больше нет и не будет. Но с Нипизой идею смерти Ба-Ри не связывал. Его охватило неуемное беспокойство, там, в ущелье, он уловил что-то такое, что заставило его трепетать от страха и напряжения, он ощутил дуновение чего-то странного, чего-то неизбежного, и все же, даже когда он испустил у края ущелья скорбный вой, это был плач по Пьеро. Ба-Ри был убежден, что Нипиза жива, и сейчас был точно так же уверен, что перехватит ее на охотничьем пути, как был уверен вчера, что найдет ее в берестяном вигваме.

Ба-Ри ничего не ел со вчерашнего утра, когда они с Ивой вместе позавтракали, и, чтобы утолить голод, надо было поохотиться, а охотиться Ба-Ри не мог – нельзя было отвлекаться от поисков Нипизы. Ему пришлось бы весь день бежать на голодный желудок, но в трех милях от хижины он обнаружил ловушку, в которую попал крупный заяц-беляк. Заяц был еще жив, и Ба-Ри добил его и наелся досыта. До темноты он не пропускал ни одной ловушки. В одной оказалась рысь, в другой – хорек, на белой глади озера Ба-Ри учуял под белым снежным холмиком труп лисы, попавшейся на отравленную приманку Пьеро. И рысь, и хорек были еще живы, и стальные цепи капканов лязгнули, когда звери готовились дать Ба-Ри бой. Но они Ба-Ри не интересовали. Он поспешил дальше и стал лишь беспокойнее, когда стемнело, а ни следа Нипизы он не нашел.

Стояла восхитительная безоблачная ночь после бури – морозная, звездная, и контуры теней были очерчены четко, словно у живых существ. И тогда Ба-Ри увлекла третья идея. Как и все животные, он мог воспринимать не больше одной мысли зараз – у таких созданий все слабые порывы подчиняются одному главному. И этот порыв в сиянии звездной ночи состоял в том, чтобы как можно быстрее добежать до первой из двух хижин, которые Пьеро поставил на охотничьем пути. Там Ба-Ри найдет Нипизу!

Процесс, который натолкнул Ба-Ри на такой вывод, мы не назвали бы процессом логических рассуждений, но что бы это ни было, инстинкт или логика, Ба-Ри все равно преисполнился твердой, нерушимой веры. Он так спешил поскорее покрыть расстояние до хижины, что начал пропускать ловушки. От сожженной хижины Пьеро до первой охотничьей хижины было двадцать пять миль, и к закату Ба-Ри преодолел десять из них. Оставшиеся пятнадцать были самыми трудными. На открытых местах снег был мягкий, и он проваливался в него по брюхо, то и дело попадая в ямы, из которых не мог выбраться по несколько минут. Трижды за первую половину ночи Ба-Ри слышал протяжный вой волков. Один раз это была победная песнь: охотники загнали добычу в чаще меньше чем в миле от него. Но теперь эти голоса не манили его. Наоборот, они отталкивали его, он слышал в них ненависть и предательство. Каждый раз, когда до Ба-Ри доносился волчий вой, он останавливался и рычал, а шерсть у него на хребте вставала дыбом.

В полночь Ба-Ри добрался до крошечного амфитеатра в лесу, где Пьеро рубил деревья для первой из своих охотничьих хижин. Не меньше минуты Ба-Ри стоял на краю поляны и принюхивался, и уши у него ловили каждый звук, а глаза сияли от надежды и ожидания. Ни дыма, ни звука, ни света в единственном окошке бревенчатой хижины. На Ба-Ри навалилось разочарование, он снова ощутил, как он одинок и как бесплодны его поиски. Когда он побрел по снегу к двери хижины, он уже еле переставлял ноги. Он пробежал двадцать пять миль и очень устал.

У двери намело снегу, и Ба-Ри сел и заскулил. В его голосе не было больше той тревоги и сомнений, что несколько часов назад. Теперь в нем звучало безнадежное, глубокое отчаяние. Ба-Ри полчаса просидел, дрожа, спиной к двери и мордой к звездной пустоте, как будто еще оставалась мимолетная надежда, что Нипиза придет за ним по тропе. Потом он вырыл себе в сугробе глубокую нору и остаток ночи провел в беспокойной дремоте.

С первыми лучами солнца Ба-Ри снова пустился в путь. Сегодня он был совсем не так бодр. Хвост у него повис – индейцы называют это акусевин, признак больной собаки. И Ба-Ри был болен, только душой, а не телом. Надежда утратила для него остроту, он больше не рассчитывал найти Иву. Вторая хижина на дальнем конце охотничьего пути манила его, но уже не пробуждала в нем того рвения, с каким он спешил в первую. Шел он медленно и лишь иногда судорожно пускался бежать, и подозрительное отношение к лесу опять пересилило интерес к поиску. Ба-Ри осторожно подбирался ко всем капканам и западням, которые расставил Пьеро, и дважды показал клыки – один раз кунице, которая щелкнула на него зубами из-под корня дерева, куда затащила капкан, в который попалась, другой – крупной полярной сове, которая хотела стянуть приманку, а в результате оказалась прикована на стальную цепь. Возможно, Ба-Ри принял ее за Ухумисо; возможно, он до сих пор живо помнил ее коварное нападение и яростную битву в ту ночь, когда ему, еще щенку, побитому и израненному, пришлось тащиться через дремучий лес с его ужасными тайнами. А потому он не просто показал клыки. Он разорвал сову в клочья.

В ловушках Пьеро оказалось вдоволь зайцев, и Ба-Ри не пришлось голодать. До второй охотничьей хижины он добрался под вечер, после десяти часов в дороге. Там его ждало разочарование, но уже не такое страшное, поскольку он ничего особенного не ждал. Эту хижину снег замел даже сильнее первой. Он лежал у двери сугробом высотой в три фута, а окна побелели от толстого слоя изморози. Здесь, на краю большого поля, за которым лес был уже не такой густой, Пьеро построил дровяной навес, и там Ба-Ри устроил себе временное прибежище. Весь следующий день он не отходил далеко от конца охотничьего пути, рыскал по краю поля и исследовал короткую боковую тропу из двенадцати ловушек, которую Пьеро с Нипизой протянули через болотце, где