Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд

не так много играли, больше не купались, поскольку по утрам на земле обильно лежал иней, а вода стала ледяная, больше не собирали в чаще ягоды и цветы. Теперь Ба-Ри часами лежал у ног Ивы и смотрел, как ее тонкие пальчики проворно плетут сетку из бабиче на снегоступах, а Нипиза то и дело останавливала работу, чтобы нагнуться, погладить его по голове и сказать что-нибудь, иногда – на нежном наречии кри, иногда – по-английски или по-французски, на языке отца.

Именно ее голос Ба-Ри научился понимать, движения ее губ, ее жесты, ее позы, свет и тени на ее лице при перемене настроения. Он понимал, что означает, когда она улыбается, встряхивался и зачастую прыгал вокруг нее, заразившись ее радостью, когда она смеялась, ее счастье было его счастьем, а суровое слово от нее было хуже удара. Пьеро дважды ударил его, и дважды Ба-Ри отпрянул, оскалил на него зубы и злобно зарычал, а шерсть у него вдоль спины встала дыбом. Если бы так повела себя какая-нибудь из его собак, Пьеро избил бы ее до полусмерти. Это был бы мятеж, и человек должен был бы показать, кто тут хозяин. Но Ба-Ри было можно. Прикосновение руки Ивы, одно слово с ее губ – и шерсть на хребте медленно опускалась, а рычание глохло.

Пьеро вовсе не возражал.

– Dieu. Никогда я не буду пытаться выбить это из него, – твердил он про себя. – Он варвар, дикарь и ее раб. Он убьет за нее!

Так и получилось, что из Ба-Ри не сделали ездовую собаку – Пьеро сам так решил и не стал объяснять почему. Ба-Ри оставили на свободе и никогда не привязывали, в отличие от остальных. Нипиза была этому рада, но не догадывалась, что у Пьеро на уме. А тот лишь посмеивался про себя. Нипиза никогда не узнает, зачем он держится так, чтобы Ба-Ри относился к нему с подозрением и чуть ли не с ненавистью. Это требовало от Пьеро большой хитрости и ловкости. Рассуждал он так: «Если я приучу его ненавидеть меня, он будет ненавидеть всех мужчин. Ура! Вот и прекрасно!»

Он думал о будущем – и о Нипизе.

Бодрящая прохлада днем и настоящий мороз по ночам в «красном месяце» вызвали в Ба-Ри резкую перемену. Этого следовало ожидать. Пьеро знал, что так и будет, и в первую ночь, когда Ба-Ри сел и завыл на красную луну, Пьеро предупредил Нипизу, что надо быть готовой к такому.

– Он дикий пес, моя Нипиза, – сказал он дочери. – Он полуволк, и когда природа позовет его, зов будет силен. Он будет убегать в лес. Иногда надолго. Но сажать его на цепь нельзя. Он будет возвращаться. Да, будет возвращаться! – И он потер руки в лунном свете так, что хрустнули костяшки.

Зов подкрался к Ба-Ри, будто вор, медленно и осторожно пробирающийся в запретные места. Поначалу Ба-Ри ничего не понял. Он только занервничал и забеспокоился – да так, что Нипиза не раз слышала, как он тревожно скулит во сне. Он чего-то ждал. Но чего? Пьеро это знал и только загадочно улыбался.

И вот пришла эта минута. Была ночь – великолепная ночь, залитая светом луны и звезд, под которым белела земля, покрытая тонкой изморозью, – когда они впервые услышали охотничий клич волков. Летом то и дело доносился до них голос волка-одиночки, но тут выла разом целая стая, и когда этот клич донесся с далеких просторов сквозь непроницаемую ночь – разбойничья песня, которую с глубокой древности приносил каждый «красный месяц», – Пьеро понял, что наконец-то настало время, которого ждал Ба-Ри.

Ба-Ри мгновенно это почуял. Все мышцы его напряглись, будто натянутые веревки, и он застыл в лунном свете, глядя туда, откуда доносился загадочный, будоражащий клич. Пьеро и Нипиза услышали, как он тихонько скулит, и Пьеро нагнулся, чтобы как следует разглядеть Ба-Ри в лунном свете, и увидел, что он весь дрожит.

– Это Ми-Ку! – шепнул он дочери.

И верно, то был зов крови, стремительно бежавшей по жилам Ба-Ри, и не просто зов его нынешних родичей, но и зов Казана и Серой Волчицы и бесчисленных поколений его предков. То был глас его племени. Об этом и шепнул Пьеро Нипизе – и был прав. В золотой ночи Ива ждала и ждала – ведь это ее ставки были выше всех, это ей предстояло или выиграть, или проиграть. Она не произнесла ни звука, даже не отвечала на шепот Пьеро, а лишь смотрела затаив дыхание вслед Ба-Ри, который медленно, шаг за шагом, исчезал в тени деревьев. Через несколько минут он скрылся из виду. И тогда Нипиза выпрямилась, запрокинула голову, и глаза у нее засверкали, соперничая со звездами.

– Ба-Ри! – позвала она. – Ба-Ри! Ба-Ри! Ба-Ри!

Должно быть, он не убежал далеко, поскольку Нипиза не успела раз-другой медленно вздохнуть, замерев в ожидании, как он снова вернулся и встал рядом с ней. Да, он вернулся, прямой как стрела, и заскулил, глядя ей в лицо. Нипиза положила руки ему на голову.

– Ты прав, mon père, – произнесла она. – Он убежит к волкам, но потом вернется. Он не покинет меня надолго. – Одна ее рука покоилась на голове Ба-Ри, а другой она показала в черную бездну лесной чащи. – Беги к ним, Ба-Ри! – шепнула она. – Только возвращайся. Обязательно. Чеамао!

Она ушла в дом следом за Пьеро, и дверь за ними закрылась, и Ба-Ри остался один. Настала долгая тишина. В ней он различал невнятные ночные звуки – звон цепей, на которых сидели собаки, беспокойное подрагивание их тел, шорох пары крыльев, дыхание самой ночи. Для него ночь была полна жизни при всей ее тишине. И он снова нырнул в нее – а на опушке еще раз остановился и вслушался. Ветер переменился и принес с собой протяжный клич волчьей стаи, от которого Ба-Ри не находил себе места. Далеко на западе одинокий волк обратил нос к небесам и ответил на призыв своего клана, а потом вой донесся и с востока, так далеко от хижины, что был похож на эхо, замиравшее на просторах ночи.

У Ба-Ри перехватило горло, он сипло вдохнул. Запрокинул голову. Прямо над ним сиял красный месяц, манил его в большой мир с его тревожащими загадками. Вой набирал силу в горле Ба-Ри и становился все громче, громче – и вот уже его ответ взмыл к звездам. Пьеро и Нипиза в хижине слышали его. Пьеро развел руками:

– Убежал.

– Oui, убежал, mon père, – отвечала Нипиза, вглядываясь во