Михаил Жигжитов - За ущельем Семи Волков

Любил князь Ерноуль быстроногих ездовых оленей и лютых медвежьих собак. На удалых оленях он нападал на соседей, громил и грабил их. Опосля погрому со своими воинами устраивал пиршество. Пили огненную воду, заедали сладкими оленьими языками. Устраивал борьбу и скачки, а в обхождении с людьми был лют и скуп.

Много бедного люда мыкалось на его стойбищах. Пастухи ходили в старых дырявых овчинах, питались падалью и были счастливы, коли успеют отнять у волкоты задавленного оленя. Освежевав растерзанную тушу, мясо поедали тут же, сырком и без соли.

— А соли-то не было, что ли? — спросил Андрейка.

— Хэ, соль… сказал тоже… Э, паря, в те времена ни хлеба, ни соли, ни мыла у тунгусов не было. В них хамниганы ни черта не кумекали. Мыло могли слопать, а хлеб выбросить на мусор. Вот какими были в те темные времена мои предки.

— Да-а! — удивленно воскликнул мальчик.

— Э, Ондре, в светлое время ты пришел на Среднюю землю, в Мир Солнца, и тебе не ведомы голод, холод и злонасилье. Чур, паря, ты думаешь, што враницу прет Оська Самагир, так али нет?

— Что ты, бабай, верю!.. Говорят тебе, верю!

Совсем рядом завыл, потом защелкал зубами волк.

— Сынок, пальни-ка на звук-то.

Андрейка выстрелил. Крупная картечь хлестко защелкала по деревьям и кустарнику. Наступила тишина.

— Ук-ты-ы, как грозно бьет! — воскликнул Самагир. — О-бой! Кто может остаться живым?! Вот, Ондрюха, лупишь дык лупишь! — хвалит, чтоб одобрить мальчика, старик.

— Удрали, черти серы! — обрадовался Андрейка и облегченно вздохнул. — Ну и что было с этим Ерноулем-то? — полюбопытствовал мальчик.

— Хэ! Запали сначала мне трубку-то.

Андрейка, прикуривая, захлебнулся дымом и закашлялся.

— Э-эх, Ондре. Ондре, в твои-то годы я уж давно курил трубку и на брюхо робил у купца Синицына, — старик молча покурил и усмехнулся. — Вот как-то взбрело старому богатею научить меня баить с книгой, дал гумагу, карандаш и наказал своему приказчику Ромке Серому обучить тунгусенка грамоте. Ромка научил меня играть в карты, и мы вместо учебы дулись по целой ночи. А букварь, гумагу и карандаш я отдал купцу.

Ромка похвалил меня: «Правильно, Оська, сделал, грамота тунгусу во вред… Глаза попортишь, ноги заленятся, какой черт охотник из тебя выйдет».

— Ха… грамота тунгусу во вред… Вот какой был дурило! — возмутился Андрейка.

Самагир снова застонал, закашлялся.

— Та ко время было, при чем тут Ромка.

— А что было с Ерноулем?

— Худо было ему, худо было чильчигирам и самагирам.

— А почему?

— Э, паря, как было тогда? Поехал, значит, Ерноуль в гости к брату своему, к Магдаулю, который был вождем у самагиров. И был тот батыр князь Магдауль могуч, хорош собой и сердцем добрый. Во время пира Ерноуль углядел младшую жену Магдауля, красавицу Чолбон, и крепко полюбил ее. Ночью он пробрался в чум Магдауля, зарезал брата и красавицу Чолбон увез в свое стойбище. Дело ясно, самагиры пошли войной на чильчигиров, и на широком лугу Герамдая было большое побоище, где погибли все самагирские и чильчигирские батыры. Издох сам Ерноуль — ушел в Страну Злых Духов. Вот какое было дело в седую старину. — Помолчав, добавил: — На том широком лугу Герамдая теперь люди косят сено и находят кости тех батыров.

— Да-а!.. Какой же плохой человек… этот самый Ерноуль, — в раздумье произнес Андрейка.

— Совсем худой. Своих собак кормил жирным мясом, а пастухов падалью да волкоединой. Это батыр Ленин научил бедный люд одолеть царя Миколку и его шуленгов, это он дал эвенкам свет и радость, а то жили мы в сумерках да потемках…

Где-то за ущельем Семи Волков раздался и сразу же смолк вой.

— Волчица жалобится богине Бугады на Андрюху.

— Ну и пусть плачет. Кто им велел пугать нас.

— Звезды бают, што время к полуночи, — сказал себе старик. — Надо будя придумать, что делать. — Помолчав минуты две, он обратился к другу:

— Ондре, развяжи оборки и намотай на ногу вместо базлуков[4]… Кхы-кхы, сто чертей в глотку, штоб не кашляла… Возьми топор и подруби снег… не будешь скользить…

Когда Андрейка сделал все это, ветер подул еще сильнее и стал назойливо лизать лицо, лезть за шею и за пазуху, затаскивал за собой колючий молодой морозец и студил тело. Мальчик начал брыкаться, как молодой бычок, и морозцу пришлось отойти в сторону. Рядом в обнимку стоят могучий кедр и молоденькая стройная сосенка, кивают на Андрейку и тихо смеются над Андрейкой, но они свои, родные и близкие. Когда нужно — согреют и приютят…

Взглянув на беспомощно лежащего Самагира, Андрейка вздохнул и надел лямку.

— Бабай, двинем?! — как можно бодрее произнес мальчик.

— Подсоби-ка, Ондре, повернуться на бок… може, и подмогу тебе.

Андрейка осторожно повернул старика и изо всех сил натянул лямку. Но как ни старается он, лыжи стоят на месте. Мальчик нагнулся, опустился на четвереньки и напряг все силы.

— Умун, дюр, илан! Умун, дюр, илан![5] — раздается сзади. — Нажмем, Ондрюха!

— На-а-жмем! И-и-их!

Лыжи тронулись.

Андрейка обрадованно спешит, сосредоточил всего себя на одном: только вперед, упасть без дыхания, но не остановиться. Он чувствует, что скоро конец склону горы. Где-то вот рукой подать, совсем рядом, ровное плато с наклоном к Баян-Уле — там спасение. Он напряг все силы. В ушах стоял звон, глаза застилало едким потом, во рту пересохло. «Еще раз!.. Еще два!.. Еще три!..» — подгонял он себя. Вдруг лямки ослабли, и Андрейка больно стукнулся о твердый снег.

— Забрались, паря, одолели шаманью гору, — услышал мальчик голос старика и медленно поднялся на колени.

Внизу, в Баян-Уле, ярко горели огни.

Сквозь боль и страшную усталость у Андрейки пробилась довольная улыбка, он облегченно вздохнул и оглянулся назад.

Восхищенная тайга радостно ревела и аплодировала смелому мальчику.

ГЛАВА 5

Самагир выплыл из густого красноватого тумана. Пошевелился. Заскрипела кровать. Он понял, что выплыл из сна. Сон был тяжелый и сколько продолжался, Оська не помнит. В груди горел медленный огонь. Он обжигал сердце и легкие, затруднял дыхание и причинял боль. Хотелось пить.

Осип начал поворачиваться на бок, кольнуло острым шилом, и он громко застонал.

Рядом шепотом заговорили женщины:

— Кажется, проснулся.

— Тише, возможно, еще спит.

Самагир открыл глаза. Видит синевато-снежный колпак, из-под которого кое-где выглядывают мягкие русые волосы, белый лоб и крутые дуги тонких бровей. «Вот эта бледнолицая женщина вчера наладила руку, — вспомнил он. — Молода, а уже дохтур…»