Геннадий Гусаченко - Рыцари морских глубин

— Вот уж точно это письмо Заярному ни к чему, — разрывая адреса на четыре части, — угорал со смеху Иван. Скрутил бумажки, бросил в бескозырку. — Налетай, подешевело! Расхватывай, кому какая попадёт! Чур, моя рыжая! Страсть огоньковых люблю! Курносых, с веснушками!

— Мне брюнетки нравятся! Темпераментные они! — запуская руку в «беску», — тоном знатока женщин заявил радист–разведчик.

— Хочу блондинку! Если вытяну чернявую, меняю на белокурую, — забирая свою бумажку с адресом, объявил Рюмшин.

Мне досталась Саша Ёлкина — студентка–третьекурсница географического факультета из Петрозаводского госуниверситета. Это всё, что я пока знал о далёкой незнакомке и мог лишь гадать о её внешности. Мы вчетвером тотчас настрочили подружкам пространные письма, не скупясь на красочное описание героических морских походов в иноземные страны. В тот же день я не поленился отнести письма на почту. Оставалось ждать ответы. И они скоро пришли! Не помню, как сложилась переписка у моих друзей, но моя затянулась на целый год. Письма Саши отличались остроумием и весёлостью, оптимизмом, эрудицией, шутливостью, простотой общения и вместе с тем — серьёзностью и прямотой суждений. Крепким орешком оказалась та виртуальная Саша, умница и аккуратистка! Ни одной ошибки, ни одной помарочки в письмах! И строчки ровные в них, буква к буковке. Прилежные студентки в Петрозаводском университете! Но всё же какая она? Высокая, низкая? Полная, худая? Стройная или нескладная? Длинноволосая, с косой или коротко стрижена? Лицом светлая или тёмная? Рыжая или шатенка? Русая, чёрная? Зелёноглазая, синеглазая, кареглазая? Какая она? Эти вопросы мучили меня, я беспрестанно задавал их Саше, но ответов на них не получал. Просил выслать фотографию. Свою–то я отправил уже во втором письме: этакий бравый подводник в пилотке! Она терзала меня шутками, изводила неизвестностью, фото не присылала, всё больше распаляя моё воображение. Она вроде есть — вот я держу в руках её письма и как бы слышу её чуть насмешливый голос. И вроде нет её — я не вижу, не знаю её. Сколько может длиться такое знакомство?

Томимые бездельем, мы просиживали до полуночи за костяшками домино. Играли до одурения по пятьдесят и более партий в «морского козла», с азартом колотили по видавшему виды столу, привинченному к палубе. Иван играл в паре с осназовцем Гончаровым, а моим напарником был Влад Рюмшин, торпедист, кандидат в мастера спорта по боксу, широкоплечий верзила, на котором только вечную мерзлоту в тундре пахать. За обедом он съел свою порцию сгущёнки и мечтательно вздохнул:

— Банок десять бы за раз схавал…

— А не лопнешь? — насмешливо спросил Герасимов.

— Могу поспорить, — спокойно ответил Рюмшин. — Если выпиваю — вы все каждое утро отдаёте мне свою сгущёнку.

— А если нет — ты, как молодой салага, каждый день будешь делать уборку в гальюне, — засмеялся Герасимов.

— Идёт. Разбивай, Гусь!

Я разбил спорщиков. На следующее утро Рюмшин высосал десять банок и, облизываясь, посмотрел по сторонам:

— Что, всё? Больше нет? А то я ещё бы выпил банок десять.

Никто не захотел продолжать спор. Мы молча разошлись, и теперь каждое утро пили не сладкий чай. А Рюмшин демонстративно наслаждался сгущёнкой в гордом одиночестве. Он в море не ушёл, готовился к каким–то соревнованиям. Влад был общителен, всегда в хорошем настроении, сыпал шутками и остротами, смешными анекдотами. Вот такой «козлятник» сидел напротив меня, выгодно выделяясь крепким атлетическим торсом, туго обтянутым тельником.

Проигравшие подставляли спины, победители прыгали на них и с гиканьем носились верхом по кубрику. Или кукарекали под столом. Было до чёртиков смешно. Мы с Владом придумали систему условных знаков: незаметно толкнул ногой под столом два раза — разворачивай свои карты по «двушкам». Зажмурил глаз: бей эту карту. Кашлянул: делай «рыбу». И всё в таком роде. С полунамёка понимая друг друга, чаще выигрывали. Проиграв, Герасимов и Гончаров швыряли доминушки, вскакивали, с хохотом удирали, но мы ловили их, с визгом взбирались на них, и крепко «оседлав», погоняли своих «жеребцов». Было беззаботно и весело, но однажды я случайно заметил, как Рюмшин что–то прятал за слегка оторванную обшивку переборки. Увидев меня, Влад высунул голову в иллюминатор и сделал вид, что курит. Я тоже изобразил на лице озабоченность и принялся «проворачивать» дембельский чемодан: любовно перекладывать в нём с места на место вещи, приготовленные к моему увольнению в запас. Улучив момент, когда Рюмшин вышел из кубрика, я отогнул жестяный лист и заглянул за него. Я не поверил глазам: там было несколько новых тельняшек, свёрток с нейлоновыми, расшитыми бисером японскими носками и плавками, начавшими тогда входить в моду, электробритва, фотоаппарат и некоторые другие мелкие вещи, среди которых я с удивлением обнаружил свою шёлковую тенниску, исчезнувшую из моего рундука во время моих походов на почту. Лодка была в базе, экипаж находился в кубрике и на кого думать я не знал. Я промолчал тогда, поделившись бедой лишь с закадычным корешком Петей Молчановым. Забайкальский охотник тотчас начал придумывать способы, как изловить воришку, но сто тридцать шестая вскоре смоталась в море, и я остался один переживать об утрате тенниски. И вот она лежит передо мной, засунутая подальше в щель, стоит только руку протянуть и она моя! Но я быстро пригнул железо к переборке и бегом к Ивану. Тот не поверил, но когда нашёл среди припрятанного в тайнике шмутья свой тельник, накручивая ус, многозначительно произнёс:

— Та–ак…

Рюмшин поначалу отпирался. Возмущённый Ваня дал ему в «пятак». От герасимовского удара Влад даже не пошатнулся. Тренировочка боксёрская чувствуется, не отнимешь выдержки у кандидата в мастера спорта.

— Крал или не крал? — снова подступил Иван к нему с кулаками. Между прочим, в первом отсеке их боевые посты у торпедных аппаратов рядом находятся. Кипит Иван гневом справедливым. На злобный свистящий шёпот переходит:

— Так брал или не брал? У товарищей своих?

— Не-е, — мотает башкой Рюмшин. Лицо красное, уши горят.

— Ах, не воровал! — восклицает Герасимов и снова Рюмшину с размаху ка–ак заметелит! У Рюмшина голова даже не качнулась. Что по чугунной чушке бить, что по ней. Ну, тут уже мы не выдержали, накинулись, начали молотить чем попало. А Рюмшин согнулся, руками голову привычно, как на ринге, обхватил: бейте! Я сапог яловый схватил, поднял руку, а ударить негде: мелькают кулаки на спине Рюмшина, того и гляди по своим стукнешь. На миг отрылось местечко между лопаток, и я тотчас жахнул по нему сапогом. Каблуком угодил. Рюмшин заревел как бык на скотобойне: