Дочь Двух Матерей - Anita Oni

помахала рукой. Она глядела и на остальных, но из низкой лодки их было сложно распознать. У бортов угадывались фигуры, но кто там был кто приходилось угадывать.

Рэдмунд же не оставлял попыток с ней заговорить. Делал неловкие комплименты, шутил. Рассказывал, что завершил распаковку подарков и нашёл среди них кое-что интересное, что непременно покажет ей позже. Она слушала рассеянно и наблюдала за белой бороздой, поднимавшейся из-под пера руля и следовавшей за ними мыльным хвостом. Лесли на баркасе лукаво огляделся по сторонам и, убедившись, что никто на них не смотрит, украдкой прильнул к своей спутнице и наскоро запечатлел на её губах поцелуй. Он не хотел так поспешно от неё отрываться, но рассудил, что лучше не рисковать быть увиденными. Паландора звонко рассмеялась: эта парочка хоть и вызывала у неё лёгкую зависть, но была такой до невозможности милой. Ей нравилось за ними наблюдать. Куда больше, чем слушать своего собеседника.

«Я понял, — вздохнул он наконец, — не буду навязываться. Я ведь наполовину благонравный виктонец, так что сделаю всё в моих силах, чтобы дождаться вечера и тогда уже как следует с вами пообщаться. На вашем языке, — добавил он и подмигнул».

Это выходило за всякие рамки дозволенного. Что бы там ни натворила Рруть вчера, похоже было, что болван не мог заставить себя думать ни о чём другом. И что ей предстояло со всем этим делать? Вновь посылать к нему эту девицу? Это, похоже, имело непредсказуемый обратный эффект. С другой стороны, не самой же Паландоре занимать её (заведомо своё) место; этого он от неё не дождётся. Или лучше сознаться в подмене, пока дело не зашло слишком далеко? Чем больше Паландора думала об этой истории, тем сильнее чувствовала, что она с каждым шагом загоняет себя в западню, и петля на силке вот-вот сожмётся. А если бы ещё сама Рруть вздумала проговориться, это вовсе ничего хорошего не сулило бы.

«Отправлю её ещё раз, но попрошу чрезмерно не усердствовать», — решила Паландора.

— Знаете, — сказал внезапно Рэдмунд, — вы напоминаете мне одну из тех девушек из старинных сказок, которые по ночам меняли свой облик и становились, наконец, самими собой. А днём на публике морочили людям голову, поскольку те отказались принять их истинную суть.

Паландора резко обернулась к нему и взглянула ему прямо в глаза, которые он тут же прикрыл и рассмеялся.

— Ну, хорошо, я был неправ. Примите мои извинения за неудачную шутку, — проговорил он сквозь смех, подумав про себя, однако, что, судя по такому озадаченному выражению её лица, шутка его, несомненно, удалась и стоила того.

Паландоре же, напротив, было не до смеха. Совсем не до смеха. Понимал ли он сам, что своим зубоскальством попал прямо в цель? И что, если, не понимая этого сейчас, он поймёт чуть позднее? Он не был чересчур умён, но и отсутствием интеллекта не страдал.

— И всё-таки я осмелюсь добавить, — сказал Рэдмунд, которого до сих пор не покидало веселье, — то, какая вы вечером, мне нравится гораздо больше. Я был бы весьма не против, если бы вы хоть иногда бывали такой же и днём. Но только со мной. Подумайте об этом.

Закончив, он прикоснулся к подолу её платья, отпустил руль и обнял её за плечи. Паландора затряслась крупной дрожью. «От холода», — подумал он и прижался к ней сильнее. Как бы не так, ведь она дрожала от гнева. Она и так уже с трудом сдерживалась, чтобы не столкнуть его за борт, а сейчас…

А сейчас, ослеплённая яростью, пылающая обидой, она поняла, что именно так и поступит. Хватит с неё издевательств. Хватит людей, которых она в свою жизнь не приглашала. Хватит делать её гердиной на своих условиях — она тоже личность, и личность, пожалуй, почище других. Ведь ей доступно такое, что остальным и не снилось.

Озёрная гладь подёрнулась рябью. Волна пошла за волной, и каждая выше и круче. Гребцы, не ожидавшие смены погоды, заработали вёслами, крикнули рулевому, чтоб правил, но Паландора взяла его руки в свои и сама, преодолевая дрожь, положила ему голову на грудь. Лодку закачало из стороны в сторону и, наконец, черпнув носом волну, она подпрыгнула и опустилась, дав крен на правую сторону. Тогда Паландора, по-прежнему не отпуская его, сделала вид, что потеряла равновесие, навалилась на правый борт всем телом и утянула Рэдмунда за собой. Они опрокинулись набок — и борт, отяжелев, перевесил; лодка перевернулась. Все, кто в ней находился, мгновенно оказались в ледяной воде. Одетые плотно, по-зимнему, они с трудом ворочали спелёнутыми конечностями в толстых рукавах и штанинах, а их одежды, стремительно намокая, тянули их вниз неподъёмным грузом.

Их было четверо, и все четыре шли ко дну, барахтаясь, выпрастываясь из тяжёлых полушубков, пытаясь выплыть на поверхность и глотнуть живительный воздух. Но кроме них четверых, казалось, был ещё кое-кто пятый, имевший прямо противоположные намерения. Рэдмунд грёб руками изо всех сил, но ни на йоту не приближался к поверхности. Напротив, он чувствовал, как в него вцепились сотни хватких одеревенелых пальцев, впились в тело острыми булавками и тянули, тянули его к себе — не резко, но упорно. Усилием воли он заставил себя открыть глаза, которые тут же ожгло холодной водой так, что заболела голова, и вгляделся в озёрную муть. Внизу шевелилось что-то тёмное, бесплотное, бесформенное, тащило его на дно. Постепенно оно обрело очертания, поднялось из глубин и слилось воедино на уровне его лица. Это была сама вода в её первозданном воплощении, квинтэссенция необузданной стихии.

«Мне очень жаль, — молвила стихия голосом Паландоры, который ему доводилось слышать нечасто, но который он знал хорошо, — мне, правда, очень жаль. Но я не вижу другого выхода. Вы не имели никакого права так со мной поступать. И есть только один способ это исправить. Мои руки и впрямь обладают даром красноречия. Они хотели бы сказать вам… Прощайте!»

Рэдмунд ощутил лёд в груди. О, это был особый лёд, он жалил сильнее, чем тот холод, который сковывал всё его тело. И этот лёд был ему знаком: он чувствовал его тогда, у конторки, после регистрации брака, и позднее, прошлой ночью. Он чувствовал его и сейчас, во стократ сильнее, и мог лишь сожалеть, что вовремя не понял, что он означает.

Бороться было бесполезно, но он не сдавался. Делал рывок за рывком и с каждым разом ощущал всё больше, как силы его покидают. Теперь он знал — он, кажется, действительно знал, что имел в виду король Дасон,