Петр Лебеденко - Шхуна «Мальва»

На шхуне они условились, что ломик нужно пустить в ход в самую критическую минуту. Если бы немец что-либо услышал и дело могло провалиться, Юра должен был пойти на риск и прикончить часового.

Как он это сделает, Юра не представлял. На этой огромной барже, видя недалеко от себя высокого, неуклюжего, в темноте похожего на чудовище немца, Юра казался самому себе маленьким, жалким мальчишкой, которому не избежать расправы за свою дерзость. Стоит немцу направиться, в его сторону — и все будет кончено. Он даже не станет стрелять, а просто приподнимет его над палубой, стукнет головой о борт баржи и, как щенка, вышвырнет в море...

И все же Юра крепче и крепче прижимал к себе ломик, единственное свое оружие. И не спускал глаз с немца. Немец стоял все так же неподвижно, но что-то в его позе изменилось. Вначале Юра не мог понять, что именно. По-прежнему вспыхивал огонек папиросы, тускло освещая огромные грязные сапоги, по-прежнему маячила в темноте круглая, как шар, голова... И все же Юра скорее почувствовал, чем увидел, какую-то перемену... Да, конечно, немец насторожился. Чаще стала вспыхивать папироса, ярче разгорался ее огонек, а голова чуть склонилась на бок: так наклоняют голову, когда к чему-то прислушиваются...

Юра тоже прислушался. Волны бились о баржу, ветер посвистывал в клюзах, скрипела обшивка... Но кроме этих звуков, к которым слух уже попривык, послышался еще один, незнакомый и непонятный. Будто ветер пригнал с моря отяжелевшее в воде бревно и оно, раскачиваясь на волне, трется о борт баржи, царапает деревянную обшивку. А может, это и не бревно, а что-то другое?..

Часовой повернулся лицом к Юре, но с места не сошел. Продолжая прислушиваться, он, казалось, смотрел Юре прямо в глаза. И Юра не мог оторвать глаз от немца. Ему хотелось еще плотнее прижаться к борту баржи, слиться с ним, однако он продолжал лежать без единого движения, понимая, что малейший шорох привлечет внимание часового. За короткий миг, пока немец стоял в нескольких шагах и смотрел в его сторону, он пережил столько, что ему хватило бы на целые годы.

Часовой сделал шаг, другой, третий, все ближе и ближе. Сапог с подкованным каблуком на мгновение остановился рядом с лицом, потом медленно поднялся, громыхнул чуть подальше: немец шел к корме, откуда доносились подозрительные звуки. Шел медленно, словно ожидая, что тревога рассеется сама по себе и ему не нужно будет сталкиваться с неизвестной опасностью.

Но Юра знал лучше, чем немец: тревога не рассеется, пройдет еще несколько секунд, и немец увидит рядом с баржей шлюпку...

Юра привстал и по-кошачьи неслышно, как мог ходить только Юра-Чингачгук, пошел вслед за немцем. Он понимал: если часовой обернется, ему, Юре, придет конец. Немец вскинет автомат и, не целясь, в упор прошьет его короткой очередью.

И все же он продолжал красться вслед за немцем, сжимая обеими руками ломик, ставший почему-то неимоверно тяжелым. Несколько раз ему хотелось броситься на часового и, пока тот опомнится, размозжить ему голову, чтобы избавиться наконец от этого крайнего напряжения и ускорить развязку. Но каждый раз он останавливал себя, мысленно говоря одно и то же: «Нет, не успею... Он убьет меня раньше, чем я сделаю шаг...»

Вдруг за бортом послышался грохот, потом всплеск весла. Что-то ударило в борт баржи, что-то большое, тяжелое. Часовой сорвал с шеи автомат, рванулся к тому месту, откуда послышался шум. Вот он наклонился над бортом, стираясь что-либо разглядеть в темноте. И тут Юра поднял ломик. Поднял и с силой опустил на голову немца. Тот не вскрикнул, не застонал, только легкий выдох вырвался из его груди. Булькнул упавший в воду автомат, и все было кончено.

Немец повалился на палубу, к самым ногам Юры. И сразу наступила тишина, такая, какой в эту ночь еще не было. Или это только показалось Юре, потому что так же свистел ветер, так же бились о борт баржи волны, глухо накатывались на мол и пенились. А Юра ничего этого не слышал. Он стоял над убитым немцем, над первым убитым им человеком.

Время шло, и Юра вдруг с ужасом подумал, что из-за его медлительности может сорваться все дело. Он перегнулся через борт и не очень тихо, будто забыв об опасности, позвал:

— Саша, сюда! Бросай веревку.

Через минуту Саша уже стоял рядом с Юрой. Увидев убитого немца, он невольно попятился, потом, все поняв, спросил:

— Где люк, не знаешь?

— Знаю, идем. Идем быстрее.

Теперь ему казалось, что они делают все очень медленно.

— Скорее, скорее! — лихорадочно торопил он друга. — Слышишь, я прошу тебя, скорее!

Подбежав к люку, он выхватил из рук Саши ломик, продел его в дужку замка, рванул.

— Чшш-ш! — Саша наклонился, горячо зашептал: — С ума сошел! Дай я тебе помогу. И тише, тише ты!!.

Они вдвоем налегли на ломик, взломали замок, по скользкому трапу спустились в трюм. Саша снял пиджак, завесил им иллюминатор и только тогда включил карманный фонарик.

Прислонившись к стене, стоял человек. Заросший, с черными кровоподтеками на лице, с разбитым ртом. Губы его что-то шептали, но что — услышать было нельзя. Потом человек повернулся к ним спиной, показал связанные руки. Когда Саша разрезал веревки, он с глухим стонам развел руки в стороны. И, шагнув к Юре и Саше, он прижал их к себе:

— Родные мои...

Баржа осталась далеко позади, но никто еще не проронил ни слова.

Юру била неудержимая дрожь, словно ледяной ветер пронизывал его тело.

— Ты убил его? — шепнула Нина.

— Убил.

Снова наступило молчание. И только у самого берега Саша спросил подпольщика:

— Скажите, как вас зовут?

— Называйте меня Артемом Николаевичем... Давайте-ка побыстрее, ребята, а то сейчас начнется...

— Мы живем на шхуне, — словно извиняясь, проговорил Саша. — И там у нас немец. Мы не можем вас укрыть.

— Немцы теперь до меня не доберутся, — ответил Артем Николаевич. — Человек не должен дважды повторять ошибку. Через десять минут я провалюсь как сквозь землю.

Шлюпка ткнулась носом в песок, и Артем Николаевич, слегка прихрамывая, вышел на берег. Прежде чем оттолкнуть шлюпку, он сцепил свои ладони, поднял их и сказал:

— Спасибо вам...

Первым взобрался на шхуну Юра и, склонившись над бортом, протянул руки:

— Нина, я помогу тебе.

Когда девушка ступила на палубу, Юра сказал:

— Иди в кубрик, мы привяжем шлюпку.

Нина осторожно пошла вдоль борта к своему кубрику. Вот уже тускло блеснул медный поручень, Нина поставила ногу на первую ступеньку, и в это время чья-то тяжелая рука легла на ее плечо. Нина замерла, потом медленно повернула голову: на нее строго смотрел Шорохов.